Какого цвета небо
Шрифт:
Мы молчали. И – если уж откровенно – я был рад! Да и Филя с Сучковым, кажется, тоже. Вдруг Венка улыбнулся отчаянно-весело:
– Ну что ж, значит – пообедали! А также – завтра я на работу не выхожу, увольняюсь, дорогие товарищи!
Сначала была тишина. Я все ждал: что скажет дядя Федя? Но он молчал…
А с меня уже будто стекала тяжесть, которую я чувствовал все это время, когда Венка появился у нас в бригаде. Даже не думал раньше, что она так велика.
Я вдруг сказал, будто Венка исчез из-за нашего стола:
– Я тут по пути
Дядя Федя кивнул, и Сучков с Филей.
Когда встали из-за стола, пошли снова в цех, – дядя Федя вдруг приостановился, внимательно глядя на Венку, сказал неожиданно, как совсем чужому:
– А ты, парень, иди домой к папе с мамой… – Венка растерянно и зло мигал, тогда – дядя Федя пояснил уже всем нам: – Как бы какого греха не вышло, ведь наша работа не любит нервных.
– А заявление?… – растерянно спросил Венка. – Отдел кадров?…
– Бумажки своим путем оформишь.
Руки дядя Федя Венке не подал, просто отвернулся, спокойно пошел в цех. И никто из нас не попрощался с Венкой. Татьяна держала меня под руку, но если бы она и не держала, даже если бы ее и вовсе не существовало, я бы все равно не подал Венке руки!
В тот день в институт я не пошел: чтобы закончить монтаж, нам пришлось задержаться почти на два часа, ведь Венки все-таки не было. А дома позвонил Витьке Сапожкову, договорился с ним, что он на завтра возьмет у себя на заводе увольнительную, придет к нам в цех.
За ужином Татьяна рассказала родителям о случае с Венкой. И Яков Юрьевич неожиданно посоветовал мне:
– А родителям его ты все-таки позвони, Иван. Я встал, пошел к телефону. И когда уже набрал их номер, услышал длинные гудки, чуть испугался: а что если подойдет не Павел Павлович, а Венка?… Или Лукерья Петровна?
Но трубку снял Павел Павлович.
– Это Иван, Павел Павлович.
– Здравствуй… – И помолчал, а я сразу же увидел его, даже жалко его стало! Он вздохнул: – Знаю уже, знаю…
– Ничего мы не могли, Павел Павлович!
– Да верю, верю. – И снова замолчал; я не знал, что еще сказать, тоже молчал. Татьяна стояла у меня за спиной, положила руку мне на плечо. Павел Павлович сказал: – Лукерья Петровна с тобой поговорить хочет… Всего доброго вам с Таней, Иван!
– Ну, Иванушка, добился своего?! – спросила Лукерья Петровна. – И на Тане женился, и…
Я перестал слушать, отодвинул трубку от уха, но все не вешал ее. Татьяна нажала пальцем на стерженек, дала отбой, взяла меня за руки, повернула к себе:
– Как ты говоришь?… Да: забыли! – и поцеловала меня.
А когда мы вошли в комнату, Яков Юрьевич сказал мне то главное, что чувствовал я сам:
– Не любишь, когда начатое не доводишь до благополучного завершения?
– Да, не люблю!
–
– Закуривают настоящие мужчины в таких случаях! – ответила Нина Борисовна.
И мы закурили.
Самая отличительная черта Витьки Сапожкова – незаметность. Во всем: и внешне, и в поведении. Мне даже раньше казалось: исчезни Витька вообще из жизни, никто из нас и не заметит этого. Хотя и рост у него нормальный, сантиметров на десять он пониже меня. Плечи широкие, ноги длинные, ловкий и стройный парень. Но и лицо, и белобрысенькая челочка, и одежда, и улыбка как-то не запоминались.
Отец у Витьки – секретарь райкома, мать – профессор физики, но ни разу не видели мы Витьку за рулем машины, хотя она у них есть.
Витька пришел к нам в цех, розовощекий, голубоглазый, чистенький, с любопытством завертел головой. И пока я знакомил всех наших с Сапожковым, всё немножко побаивался: понравится ли он им, да и не покажется ли самому Витьке грязноватой и тяжелой наша работа? Но Вить-Вить вдруг сказал одобрительно:
– Надевай-ка спецовку, тезка, разомнись с нами.
– Пойдем подберем, – сказал я и пошел в кладовую цеха, а Витька за мной.
Тетя Клава моментально подобрала ему спецовку, только все подмигивала мне. Дескать, очень уж чистенький у Витьки костюм, да и сам он розовенький, аккуратненький. И я, глядя на нее, засомневался; понравилось мне только, что Витька пришел к началу смены, будто уже работал у нас.
Многого он, конечно, еще не умел, наша работа – не проволочки паять, но так и видно было, что старается человек. И второе: очень у него понятливыми, ловкими и сильными оказались руки. Все наши сначала внимательно поглядывали на него, но уже к обеду получилось так, что Витька ничем не выделялся, работал совершенно нормально, как и все мы.
За обедом он сидел на том месте, где обычно восседал Венка. Ел спокойно, улыбался чему-то.
– Устал? – ласково спросил его дядя Федя.
– Приятно размялся!… – засмеялся Витька.
– Подошел, как сменная деталь нашего механизма, – сказал дядя Федя. – Рабочий парень! – И вдруг посмотрел на меня: – Вот и с кадрами у тебя уже стало получаться, а? – и засмеялся.
А еще через два или три дня Витька уволился со своего завода, оформился к нам.
И вот как-то вечером за ужином я сказал Якову Юрьевичу:
– Трудно некоторые вещи объяснить. Отец у Витьки – секретарь райкома, мать – профессор, Витька – точно рабочим родился.
– Плох был бы его отец в роли секретаря райкома, если бы сына не сумел рабочим человеком вырастить, – спокойно проговорила Нина Борисовна.
Яков Юрьевич улыбнулся:
– Из всего спектра по молодости лет сначала замечаются только самые яркие цвета. Но постоянно глядеть, скажем, на желтый – глаза устанут, а?… Да и белого, нормального для глаза, не будет, если хоть один цвет убрать из спектра.