Какого цвета страх
Шрифт:
— А в чем, по-вашему, причина? Почему люди уходят?
— Не могу ответить за каждого, но думаю, что причиной всему — перемена обстановки. Когда человек теряет интерес к работе… Когда он знает, что в итоге все закончится не так, как должно быть по закону, а как требует конъюнктура… Когда постоянно нужно юлить, изворачиваться, дабы удовлетворить чьи-то там потребности…
Я пришел в следственную часть в 89-м году. Моими наставниками были Горбунов, Данилов. А у кого будут учиться те, кто приходит сегодня? У Бирюкова, нынешнего куратора «важняков»? Я ещё ни от одного человека не слышал, чтобы
— А чем плох Юрий Станиславович Бирюков?
— Командира погранзаставы во главе всех пограничных войск ставить нельзя. А вот человека, руководившего прокуратурой городского звена, назначать фактически руководителем Генпрокуратуры можно…
Когда я в последний раз попытался продлить срок следствия, мне было сказано, что никто из моих руководителей с таким постановлением к господину Бирюкову не пойдет, потому что господин Бирюков и слышать не хочет об уголовных делах, которые ведутся больше года. Это уровень человека, который, по сути, руководит сегодня Генпрокуратурой!
Но если господин Бирюков так говорит, это значит, что он и слышать не хочет о коррупционных делах в принципе. Невозможно дела о коррупции заканчивать в обычные сроки, потому что все они связаны с зарубежными счетами и ответы на запросы приходится ждать годами.
— Не жалеете, что ушли из прокуратуры?
— Нет, не жалею, потому что ничего в прокуратуре с момента моего ухода не изменилось. Люди устали. Если непрофессионализм господина Бирюкова обсуждается уже не следователями, а начальниками, людьми на высоких должностях… Какие ещё нужны слова?
Они ничем не похожи друг на друга: флегматичный, худой Гребенщиков. И приземистый, тучный Семин — бывший зампрокурора Москвы. И ещё один бывший: следователь транспортной прокуратуры Георгий Цабрия. И тем не менее в сознании моем все эти люди есть единое целое…
…С пустыми руками идти в больницу было неудобно. В редакционном буфете я купил килограмм мандаринов, но перед самым входом в больничный корпус лопнул пакет, и мандарины желто-зелеными бомбами высыпались на снег. Это было очень красиво: яркие мандарины на искрящемся белом снегу. Красиво и одновременно символично — ведь нет ничего более противоестественного, чем мандарины на белом снегу…
Следователь Цабрия лежал на спине, обмотанный проводами. Он узнал меня сразу.
— Познакомьтесь, — сказал он, не приподнимаясь с матраца. — Это тот самый Хинштейн, с материалов которого все и началось.
Сидящие в палате люди повернулись в мою сторону. На какую-то секунду в воздухе повисла тишина, и под их взглядами мне стало не по себе, и я отвел глаза, как будто сделал что-то постыдное.
Я никогда не видел следователя Цабрия раньше, только разговаривал с ним по телефону. Мне и в голову не могло тогда прийти, что пройдет какой-то месяц, и я буду сидеть в больничной палате, сжимая в руках кулек с мандаринами, и смотреть, как булькают в капельнице воздушные пузырьки.
Многие детали стерлись уже из памяти, но я никогда не забуду красных, заплаканных глаз его матери, не понимающей, что происходит и почему её сын — самый лучший, самый честный — должен писать сейчас
Его уволили тотчас же. Уволили лишь за то, что он поехал с обыском на ОРТ: изымать бухгалтерскую документацию. Уголовное дело по факту контрабанды на главном канале страны было возбуждено ещё в 99-м, после публикации моей статьи.
Почти полтора года блуждало оно по инстанциям, пылилось на столах и в сейфах, пока не попало в Московскую авиатранспортную прокуратуру. К следователю Цабрия.
Я и близко не представлял себе подлинных размеров воровства телемагнатов. До казны не дошли миллионы долларов. Но оказалось, что за преступления у нас не наказывают. Наказывают, наоборот, тех, кто пытается эти преступления раскрывать, потому что тревожить покой телезвезд не позволено каким-то вшивым следователям.
Уже на другое утро после обыска всех, кто был причастен к этому делу, вызвали на ковер. Следователя Цабрия, московского транспортного прокурора Никонова, начальника управления Морозова. Мат был слышен даже в коридоре.
— Пиши рапорт на увольнение, — это были чуть ли не единственные литературные слова, сказанные тем утром. И Цабрия написал. Он не написал другого — что обыск на ОРТ ему якобы велел сделать замглавы президентской администрации Дмитрий Козак, тот самый автор судебной реформы Козак, одно упоминание о котором повергает прокурорскую верхушку в транс.
Конечно, я не могу доказать, кто именно добивался компромата на Козака. Ни один из участников «беседы» никогда не скажет об этом публично. А посему воспользуюсь термином, пошедшим гулять по стране с легкой руки прокуратуры: «Это был человек, похожий на первого заместителя генпрокурора Юрия Бирюкова».
А назавтра у следователя Цабрия случился сердечный приступ. «Скорая» забрала его в больницу в бессознательном состоянии.
Это было уже после того, как, узнав об итогах «визита», заместитель транспортного прокурора Москвы Вахид Абубакаров — человек, с самого начала занявший твердую позицию по делу ОРТ, — надел генеральский китель и отправился на прием к Устинову. Что он хотел доказать? На что надеялся? А может, просто взыграл кавказский темперамент, ведь Абубакаров тоже был чеченцем? Как и Магомадов, как и Бекмурзаев. Но это был совсем другой чеченец…
Когда боевики во главе с Дудаевым ворвались в здание республиканской прокуратуры, собрали всех сотрудников и объявили, что отныне они будут служить новой власти и защищать новые законы, Абубакаров сказал: если мы защищаем законы, то первое, что надо сделать, — это возбудить против вас уголовное дело за организацию переворота. Он думал, что Дудаев убьет его на месте, но Дудаев был куда благороднее, чем нынешние руководители Генеральной прокуратуры.
Нет, Абубакарова не уволили: уволить честного генерала против его воли невозможно. Но можно создать ему «соответствующие» условия.