Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
Неожиданно для себя Ваня поймал ободряющие взгляды Гасинского и комсомольского секретаря Маштакова и понял, что никто из них не желает ему зла. Эти партийные люди любили людей с характером, способных постоять за себя и друзей. Сейчас он нравился самому себе и видел, что товарищи любуются им.
И еще он понял, что суд над ним показательный и затеян в воспитательных целях для тех, кого в назидание пригласили из других школ, что этот суд необходим для поднятия трудовой дисциплины и не будь его, Аксенова, судили бы кого-нибудь другого, нарушившего дисциплину. Что и директору и комсомольской ячейке невозможно обойтись без
И пока эти мысли проносились у Вани в голове, он стоял молча, и все фабзавучники смотрели на него, не понимая, почему он молчит. В публике зашумели, противники его застучали ногами. Говорить было необходимо, и Ваня поднял руку, призывая к тишине.
— Я знаю, чего от меня хочет Юрий Александрович и бюро комсомольского комитета, — начал он и, обращаясь к Гасинскому, спросил: — Вы хотите, чтобы я признал свою вину? Да? Я ее охотно признаю. — Он видел, как обрадованно вздохнул директор фабзавуча, до этого еще не уверенный, какой оборот примет церемония суда. — Да, я сорвал урок! Даже будучи не согласным с требованием мастера покинуть мастерские — а я не согласен с ним и сейчас, — все же я должен был подчиниться дисциплине и выйти, как этого потребовал Рожков. Я не сделал этого, показал дурной пример и готов понести заслуженное наказание. Вот, собственно говоря, и все, что я могу сказать в свое оправдание. — Аксенов улыбнулся и, чувствуя невероятную усталость, опустился на свое место. Он не курил, но сейчас, впервые в жизни, ему захотелось закурить.
Такой оборот дела озадачил суд, готовый к яростному сопротивлению подсудимого, но успокоил и обрадовал Гасинского и учителей. До слуха Вани долетела фраза Максимова, с которой он обратился к учительнице русского языка:
— Какой, однако, умница!
Юрка Андреев спросил: кто из присутствующих хочет высказаться по данному делу? Слово попросил Маштаков.
— Молодец, Аксенов! — с места произнес секретарь общетрамвайного комитета комсомола. — Я знал, что у тебя хватит ума и такта сказать именно то, что ты сказал.
Минут пять Маштаков говорил о задачах, стоящих перед молодежью страны.
Андреев повторил свой вопрос.
— Я хочу сказать несколько слов! — раздался знакомый голос из задних рядов. Не веря своим глазам, изумленный Ваня увидел Луку Иванова в новенькой курсантской форме, а рядом с ним — свою сестру Шурочку и Нину Калганову с ее неизменной иронической улыбкой на губах.
— Пожалуйста, говорите, — разрешил Андреев.
Поскрипывая новыми сапогами, Лука вышел вперед, и Ваня только теперь увидел, что левая забинтованная рука его висит на черной перевязи, переброшенной через шею. Лука сказал:
— Я знаю Аксенова с детства. Я знаю его лучше, чем знаете вы. Это талантливый юноша, он много читает и сам пишет стихи. Когда в наш город ворвались белые, он не побоялся спрятать у себя дома на чердаке красноармейца-китайца.
Все присутствующие на суде изумленно посмотрели на Ваню, никто не знал этого, никому из товарищей он не рассказывал о своем подвиге. Лука Иванов продолжал:
— Я доволен, что Аксенов сам разобрался в своем поведении и произнес такую хорошую и такую короткую речь. По сути, к ней нечего добавить и нечего из нее убрать. Ваш товарищ Аксенов совершил ошибку потому, что не до
— Откуда ты, Лука, какими судьбами? — бормотал растерявшийся Ваня. Ему было стыдно, что их свидание произошло в такой обстановке.
— Как чувствует себя Иван Данилович? — спросил Лука.
— Папа? Папа теперь студент, сбылась мечта всей его жизни. Поступил-таки в ветеринарный институт.
Андреев призвал к порядку расшумевшуюся молодежь и торжественно объявил, что суд удаляется на совещание. Вместе с судом ушел Маштаков. Альтман засуетился, стал доказывать товарищам, что никто не имеет права появляться в совещательной комнате, оказывать давление на суд.
Лука присел на скамью рядом с Ваней. За эти годы он возмужал, на худощавом лице его появилось выражение уверенности и силы.
— Только сегодня приехал в Чарусу и сразу же бросился разыскивать тебя. Прихожу к вам домой, а Шурочка взволнована, уверяет, что ты не ночевал дома и что это случилось впервые в жизни. Отправились в фабзавуч наводить справки и вот попали на суд. А ты даже не предупредил сестру! По-прежнему скрытничаешь.
— Постой, ты где остановился?
— У Юрки Калганова. Андрей Борисович обрадовался моему приезду. Приглашает тебя в гости. Он нас всех помнит.
— Почему не у нас? Ты меня обижаешь. — Ну, на это есть свои причины.
Подошел Гасинский, поклонился Луке, сказал:
— Молодец, Аксенов. Признаться, не ожидал этого от тебя.
— Юрий Александрович, дорогой, у меня к вам большущая просьба, — зашептал Ваня.
— Это что же, вымогательство платы за признание ошибки?
— Да нет, что вы! Сюда пришла одна девушка, она из катакомб. Хочет поступить к нам в фабзавуч. Я ей обещал от вашего имени. Возьмите ее. Если не возьмете, пропадет человек.
Гасинский нахмурился.
— Какая девушка, сколько ей лет, какое у нее образование? С нею надо предварительно потолковать. Все ты делаешь с кондачка, Аксенов.
— Да нет же, Юрий Александрович. Да вон она. — И Ваня энергичным движением руки показал на Чернавку, спорившую в стороне с Герцогом.
— Ваня, пойдемте к нам. Папа будет очень рад снова видеть всех нас вместе, — попросила Нина Калганова.
— Не могу я так сразу уйти. Мне нужно еще выслушать приговор. Юрию Александровичу мало моего признания, ему еще нужно помучить меня ожиданием.
— При чем здесь я? Ты напрасно, Аксенов, полагаешь, что суд — это моя затея. Это необходимость, продиктованная самой жизнью, — ответил Гасинский.
— Понимаю, понимаю, все понимаю… А как же с девушкой, Юрий Александрович?
— О девушке поговорим завтра.
Появился торжественный Зинка Суплин, объявил:
— Суд идет. Прошу встать!
Как на настоящем судебном процессе, публика слушала приговор стоя. Ваня тоже стоял, переминаясь с ноги на ногу и опустив голову.
Суплин читал какие-то длинные суконные фразы, а Ваня слушал плохо, взволнованный и появлением лучшего своего друга, и тем, что Герцог не отходил от Чернавки. «Зачем явился на суд этот противный тип, что ему здесь надо? Почему он не отходит от Чернавки?»