Какой простор! Книга вторая: Бытие
Шрифт:
У одного из крестов, ближе к тропинке, стоял парень и, обняв девушку, запрокинув ее голову, целовал в губы.
— Целуются, а, наверное, не догадываются, у чьей могилы, — ужаснулась Шурочка.
— Чья же это могила? — полюбопытствовал Лука.
— В прошлом году тут расстреляли бандита, Ваньку Пятисотского. Говорят, он путался с Врангелем, затем тайно вернулся в Чарусу, занялся прежним своим ремеслом, но его выдала собственная жена. Судили его в клубе на скотобойне. Суд еще заседал, а на кладбище уже рыли могилу, затем залили ее водой.
— А ты?
— Я воздержалась. Страх как не люблю, когда убивают живое!
— Жестокое время, — согласился со своими мыслями Лука, припоминая свою встречу с Пятисотским на Турецком валу. Слова девушки вызвали в памяти отвратительную сцену расстрела Гладилина у бронепоезда и то, как он прикрыл его своим телом и не дал убить провинившегося человека. Лука поравнялся с целующейся парой, озорно крикнул:
— Бог в помощь!
Девушка и парень отпрянули друг от друга.
— Постой, постой, да это никак механиков Лукашка, узнаю его по голосу! — раздалось басистое восклицание, и на тропинку выбежал Кузинча. — Так и есть, он самый, Лука Александрович! Каким ветром тебя занесло на погост, откуда ты взялся?
Лука любил этого неуклюжего, простоватого паренька, о котором ему совсем недавно рассказывали: будучи в отряде паровозников, Кузинча с оружием в руках выгонял из города махновскую банду.
Они по-братски расцеловались.
Девушка, что была с Кузинчой, оказалась Галькой Шульгой — дочкой сторожа с утилизационного завода. Она крепко, по-мужски пожала ему руку своими грубыми рабочими пальцами. Она немного стыдилась, что посторонние видели, как она целовалась с мальчишкой: ведь он на три года ее моложе.
Пошли все вместе. Галька держалась позади, играя с Гектором.
— Как живешь теперь? — спросил Лука приятеля.
— Плохо. Служу приказчиком в отцовской лавке. Помнишь Обмылка? Так он объявился моим папашкой. Да ты, наверное, уже знаешь, слыхал.
— Ну, работа приказчика не по тебе. Ты птица вольного полета, я тебя знаю.
— Совершенно верно. Я вот у брата Шурки книгу купил про одного француза, Талейраном зовется. Прочитал с превеликим удовольствием, и захотелось мне самому сделаться советским дипломатом.
— Для этого надо много учиться, Кузинча.
— Я и учусь. Каждый вечер занимаюсь с Обмылком, а он человек разумный, хоть и лавочник.
Кузинча с Галькой проводили Луку и Шурочку до ворот Городского двора. Несколько минут постояли на улице, не решаясь расстаться. Наконец Кузинча, не выпуская Лукашкиной руки, решительно заявил:
— Спать ко мне!
Лука подумал, что ему неудобно будет ночевать у Аксеновых, и согласился. Ему вдруг захотелось повидать Обмылка, Ванду, Шульгу, пошататься завтра по двору собачьего завода — вспомнить свое детство и людей, окружавших его тогда.
Шурочка не стала его удерживать. Лука, пообещав прийти завтра, отправился с Кузинчой и его подругой вверх по Золотому шляху, по которому ему так часто приходилось ходить в детстве.
VI
Промучившись
Утром Ваня передал исписанные листки машинистке ветеринарного отдела губмилиции, а после работы отнес свое творение в редакцию газеты «Чарусский пролетарий».
Он смело зашел в кабинет редактора и положил на его стол труд нескольких бессонных ночей.
На стене, под портретом Ленина, висел плакат, на котором было написано:
И если над рабочей новью Нависнет тень чужой руки, Чернила мы заменим кровью И перья превратим в штыки!Редактор, совсем еще молодой человек, с каким-то наслаждением прочел заголовок: «Катакомбы следует уничтожить».
— Хорошее название, — сказал он и, запустив пальцы в длинные волосы, погрузился в чтение. Пробежав несколько страниц, спросил:
— Вы все это видели своими глазами?
— Конечно.
— Вы работаете в уголовном розыске?
— Нет, что вы. В трамвайных мастерских, учеником слесаря.
— Так, так… Значит, рабкор. — Редактор продолжал читать, что-то черкал на полях, что-то дописывал. Закончив чтение, он постучал пальцами по столу, сказал: — Хорошо, очень хорошо. Никак не ожидал от вас такой прыти. И заголовок наш, пролетарский. Какой-нибудь бульварный щелкопер обязательно написал бы: «Тайна катакомб» — или еще что-нибудь в таком же загадочном роде. А вы сразу берете быка за рога и в заголовке подсказываете, что надо дело делать — уничтожить катакомбы, и никаких гвоздей! Сегодня я покажу ваш очерк в губкоме партии, и мы наверняка его тиснем.
Ваня вернулся домой в каком-то полупьяном состоянии, но никому не сказал, что отнес очерк в газету и что редактор его обнадежил. Все-таки у него не было уверенности, что очерк напечатают.
На другой день Ваня стоял у тисков, обрабатывая поковку французского ключа. К нему подошел директор Гасинский, дружески хлопнул по плечу, промолвил:
— Молодец, Иван!
Думая, что похвала относится к его работе, Ваня вынул из тисков блестящую, ободранную драчовым напильником поковку, подал ее директору.
— Здорово ты этого Полундру разделал, дал ему и в хвост и в гриву!
Ваня догадался: очерк напечатали! У него перехватило дух. А директор продолжал:
— Трамвайщики прочитали твою статью. Слесаря приходили в завком, требуют: закрыть катакомбы, а Полундру — под суд. Я слышал, будто с текстильной фабрики бабы отправились к секретарю губкома с просьбой, чтобы им разрешили забрать на воспитание Лизку Принцессу.
— Покажите газету, — волнуясь, попросил Ваня.
— Она у меня в кабинете.