Кактус. Никогда не поздно зацвести

Хейвуд Сара

Я колебалась, нажимать кнопку звонка или просто войти. Когда мать была жива, я сперва звонила из вежливости и доставала ключ, только если она была в саду или чем-то занята. Звонить же в дверь в изменившихся обстоятельствах казалось уступкой тому, чему я не была готова уступить. Я отперла замок и вошла. Из кухни гремела музыка – невообразимая вещь при моей матери. Я узнала популярную в далекие студенческие времена «Лондон зовет» группы «Клэш». Распахнув дверь в кухню, я открыла рот высказать Эдварду все, что думаю по поводу завещания нашей матери, но меня деморализовал вид обнаженного мужчины, склонившегося над айпадом: на незнакомце не было ничего, кроме маленького белого полотенца на бедрах. Он раскачивался из стороны в сторону, хлопая себя локтями по бокам в такт музыке. Волосы каре, похожие на мокрую овечью шерсть, свесились вперед, скрывая лицо. Я сделала

то, что традиционно принято делать в такой ситуации: кашлянула. Незнакомец выпрямился и уставился на дверь с испугом мужчины, которого застали с поличным. Теперь, когда он стоял прямо, я не могла не отметить про себя, как он нелепо длинен. Некоторые считают такой рост достоинством, но, по мне, все, что выше шести футов, избыточно и отдает желанием привлечь к себе внимание. Еще я обратила внимание, что при своей худобе он весьма подтянут. Знаю, это тоже можно счесть положительным качеством, но если вы спросите меня, что я об этом думаю, я отвечу – это лишний раз доказывает, что человек слишком много времени уделяет своей физической форме и недостаточно – интеллектуальной. Цвет кожи незнакомца заставлял предположить, что до недавнего времени он подолгу бездельничал на пляже. На его лице доминировал длинный прямой нос, а от внешних уголков глаз расходились линии, известные в народе как смешливые морщинки: возможно, причиной тому прищуривание от яркого солнца. В целом, он показался мне смутно знакомым.

При виде меня лицо незнакомца разгладилось.

– Привет, Сьюз, прими искренние соболезнования насчет твоей мамы. Она была прекрасным человеком, просто святая. Эд ушел по магазинам. Я бы предложил тебе чашку кофе, но у нас кончилось молоко. – Он откинул волосы с лица и стоял без тени стыда за то, что самовольно водворился в дом недавно почившей почтенной леди. – Кстати, извини за раздетость – я только что с работы приехал…

– Вы, должно быть, Роб. Вряд ли мы были знакомы.

– Были-были, несколько раз пересекались, когда ты гуляла с Филом – еще до несчастного случая, так что, получается, много лет назад. – Роб взял чайник и наполнил из-под крана. – Я видел тут травяной чай, если это твоя тема…

– Я знаю, что моя мать держит в буфете. Я сама заварю себе чай, когда вода закипит, вам нет нужды беспокоиться.

– Ого! Ну поступай как хочешь, Сьюз.

– Пожалуйста, не называйте меня Сьюз. Мое имя Сьюзен. Единственный, кто обращается ко мне «Сьюз», – Эдвард, но у него на это свои неприглядные мотивы.

– А, ну о’кей, как хочешь.

Уверена, вы можете себе представить, что творилось у меня на душе, когда я вернулась в дом матери – дом моего детства! – впервые после ее смерти и обнаружила, что здесь обосновался непрошеный гость. И не просто непрошеный, а занимающий вдвое больше места, чем требует простая вежливость… Я извинилась и ушла в гостиную. После печального события прошла всего неделя, но комната выглядела так, будто здесь проживала компания разгильдяев-студентов, а не педантичная пожилая леди. Полосатые портьеры в стиле ампир, прежде всегда аккуратно подхваченные лентами с кистями, отодвинуты лишь на пол-окна, будто усилие для того, чтобы их нормально раздернуть, кому-то кажется непомерным. Цветные подушки на оливковом дралоновом диване вместо того, чтобы быть взбитыми и расставленными вдоль спинки через равные промежутки, примятой кучей громоздились в одном углу. На них явно спали! На ковре валялись газеты, на кофейном столике красного дерева остались круги от пивных банок. Последним штрихом стала пепельница янтарного стекла, которой пользовался еще мой отец: в ней лежали не только сигаретные окурки, но и красноречивые «пятки», свернутые из обрывков «Ризлы» [1] . Я стояла, оглядывая беспорядок, когда вошел Роб, уже в банном халате.

1

Марка папиросной бумаги (здесь и далее примечания переводчика).

– Я тут сейчас быстренько приберу, – сказал он, собирая газеты и пустые банки в магазинный пакет и поднимая пепельницу.

– Буду крайне признательна, если вы воздержитесь от курения в доме моей матери, – отчеканила я, стараясь говорить спокойно и ровно. – Она не выносила сигареты и не могла находиться рядом с курящим человеком. Она так гордилась обстановкой, и поглядите, в каком состоянии гостиная!

– Я-то сам не курю, разве что иногда… ну ты понимаешь. Но вчера мы засиделись допоздна, смотрели старый ужастик студии «Хаммер», а с утра я был на участке, так что…

Испытывая отвращение от вида комнаты, выбитая из колеи присутствием

приятеля Эдварда, я обошла Роба, подхватила мой чемодан и пошла наверх. Дверь в спальню матери была приоткрыта. Я поставила чемодан и тронула гладкую деревянную поверхность. Из комнаты сразу повеяло знакомым запахом камфары, лавандового саше и туалетной воды с запахом ландыша. К счастью, постельное белье было снято, но в остальном комната выглядела в точности так, как, должно быть, в ночь ее смерти. На тумбочке остался недопитый стакан воды, коробочка для таблеток, журнал «Национальный фонд» и мамины очки для чтения. У меня закружилась голова, и я опустилась на край плетеного кресла, через спинку которого был перекинут вытертый розовый халат искусственного бархата, походивший на сброшенную кожу. Почти всю спальню занимал кленовый гарнитур из шести предметов, которым мать особенно гордилась. Помню, она рассказывала мне, что мебель стоила больше трех зарплат отца в 60-е годы. На комоде стояла фотография в серебряной рамке – мы вчетвером на фоне локомобиля. Я поднялась и взяла снимок. На вид мне здесь лет девять, значит, Эдварду семь. Родители в центре, я держу за руку отца, Эдвард – мать, и все мы улыбаемся, как нормальная функциональная семья. Я вернула фотографию на комод, к миске с сухими цветочными лепестками, и медленно отошла к эркерному окну. Отодвинув тюлевую занавеску, я увидела, что к воротам подъезжает темно-синий «Фольксваген Поло» моей матери. Машина свернула к дому. Я судорожно напряглась от сознания собственной провинности – мать вот-вот застанет меня шарящей в ее комнате, и лишь спустя мгновенье вспомнила.

Я смотрела, как Эдвард выбрался из машины, потянулся, поддернул черные джинсы и взял с переднего сиденья свою всегдашнюю кожаную байкерскую куртку. Он не брился минимум неделю, да и не причесывался примерно столько же. Эдвард был еще худощавее Роба и гораздо ниже ростом; насколько мне помнилось, в его внешности было что-то от куницы, отчего, не поверите, некоторые женщины находили моего братца привлекательным (пока не узнавали поближе). Открыв багажник, Эдвард вынул пару пакетов из супермаркета, а затем, будто почувствовав, что за ним наблюдают, поднял голову к эркерному окну и шутовски козырнул. Я отпустила тюлевую занавеску.

Когда я вошла в кухню, Эдвард, нагнувшись перед холодильником, перекладывал покупки, а Роб, переодевшийся в джинсы и футболку, прислонился бедром к раковине. Музыкальный диск уже сменили, и сейчас мой слух терзала какофония современного джаза. Эдвард выпрямился, свернул пакеты и запустил ими в угол, где стояло ведро.

– Привет, Сьюз, что-то вид у тебя прихорканный. Что, устраиваешься как дома? – поинтересовался он.

– У меня на это столько же прав, сколько и у тебя.

– Обидки, обидки… Я же не сказал, что у тебя нет прав!

Я подошла к чайнику, снова довела воду до кипения и заварила себе мятного чая.

– Эдвард, мы должны кое-что обговорить. Наедине.

– Мне слинять? – осведомился Роб.

– Нет, ты прекрасно можешь стоять, где стоишь. Я пока ни во что серьезное не ввязываюсь. Завтра у нас похороны, Сьюз. Мы должны сосредоточиться на этом, а не повторять зады…

– У меня нет намерения повторять никакие зады. Я говорю о мамином завещании и приведении в порядок ее дел.

– Ну это точно может подождать до окончания похорон! Ничего не стану обсуждать, пока тело не упокоится в могиле…

– Ее кремируют, Эдвард.

– Мне кажется, Эдвард говорил метафорически, – с готовностью вставил Роб. Мой брат фыркнул смехом. Роб неуклюже двинулся по кухне, шумно вынимая вещи из ящиков и шкафчиков. Я нашла столь откровенно фамильярное обращение с вещами моей матери оскорбительным. – Я начну, не то мы до ночи не поедим, – пояснил он.

– Роб готовит нам балти [2] со шпинатом. Он вегетарианец и из своих странствий привез пару отличных рецептов.

2

Род карри.

– Прекрасно, однако я в данный момент не ем карри, поэтому с сожалением сообщаю – я вам компании не составлю. Позже я сделаю себе тостов. Надеюсь, хлеб в доме есть?

– У нас здесь совершенно домашняя обстановка, чтоб ты знала.

– Кстати, как тебе в голову пришло курить в маминой гостиной и оставлять пивные банки на кофейном столике? Когда я приехала, дом походил на ночлежку!

– Ну мамы уже нет, не правда ли? Значит, я буду жить по моим правилам. А согласно моим правилам, курение в доме разрешается. Но насчет беспорядка согласен, я тоже предпочитаю порядок. Непременно сделаю Робу внушение. – Он подмигнул приятелю, который усмехнулся и отвернулся.