Календарь Морзе
Шрифт:
— Вот он, владыко. Скрывался на квартире любовницы, привести ее?
— Да, не сочтите за труд.
— Комдив, прошу вас.
Петрищев кивнул, усадил карлика на стоящий в стороне стул, для чего его пришлось приподнять — коротенькие ножки теперь болтались, не доставая до пола, — и вышел.
— Кто ключ, ворожей поганый? — спросил священник строго. — Признайся, и будешь спасен.
— В жопу иди, поп, — гордо ответил Апполион. — Не ведаю я ваших ключей.
— Сгинешь ведь.
— Не посмеете. Я не знаю, кто, но умею искать. А вы и того не можете.
— Да не он это… — сказал вдруг Кеширский. — Не он…
— Молчи,
— Ой, я вас умоляю! — отмахнулся Кешью. — Он потешный. И не он это, говорю вам. Куда ему…
Хлопнула дверь, и Петрищев, держа за голый локоть, завел в помещение Крыскину. Она была в короткой ночнушке и кружевном белье, на ногах — тапочки в виде зайчиков. Лицо ее казалось пустым и бессмысленным, как у куклы, стеклянные глаза смотрели сквозь собравшихся.
— Любовница его, — с удовлетворением сказал кожаный. — В шкафу у нее прятался, промежду белья, как моль.
— Ты ее разума лишил, колдун? — спросил священник.
— Вы так и не поняли, — мелким противным смехом засмеялся карлик. — Не было там никакого разума.
Неизвестным образом высвободив связанные за спиной руки, Апполион вдруг ткнул пальцем в мою сторону и заверещал:
— Он меня сдал, паскуда? Он?
Все обернулись ко мне, и я, как это бывает во сне, внезапно понял, что стою на полу в одних трусах, как заснул в палатке. Было неловко и странно.
— Что, Антон, не спится? — развернувшийся на стуле в мою сторону носитель кожанки оказался Александром Анатольевичем.
Я хотел ответить, что как раз сплю, но говорить почему-то не мог, только пожал плечами.
— Чужак… — неопределенным тоном сказал священник, — Зачем он?
— А куда его денешь? — ответил Вассагов.
— Эх, Антоша, вечно ты берегов не видишь! — укоризненно покачал головой Кеширский. Бубенчики на его шапке мелодично звякнули. — А ведь такой талантливый мальчик…
— Может его… Того-этого? — непонятно, но довольно зловеще спросил председатель. — Чего он везде лезет-то?
Вот сука! Попадись мне теперь…
— Он полезен, — возразил Александр Анатольевич. — Вот, подсказал, где колдуна искать… Правда, Антон?
Я по-прежнему не мог говорить, так что ничего и не ответил. Даже во сне я не испытывал большого желания быть полезным. Я вам не витаминный салат.
— Проснись, проснись, Антон! — я открыл глаза, но ничего не увидел. В палатке было темно, сильно пахло сладковатым дымом, а меня трясла за плечо Анюта. — Да проснись ты, мне страшно!
Она всхлипывала и дрожала, я на ощупь обнял ее за плечи и прижал к себе. Щеки ее были мокрыми от слез.
— Мне приснился жуткий сон, — сказала она, отдышавшись. — Такой реальный, как наяву…
— Успокойся, уже все, я с тобой, это просто сон… Расскажи, станет легче.
— Мне приснилось, что я умерла.
— Э… Ну… — я не нашелся, что на это сказать.
— Какие-то массовые похороны, городское кладбище, десяток гробов в ряд, мэр весь в таком траурном толкает речь… Что-то про «потеряли молодых и лучших, город никогда не забудет…». Я смотрю как будто со стороны, издалека, но отчетливо вижу себя, лежащей в гробу, на лбу у меня эта дурацкая бумажная лента, в руках свечка…
Я, видимо, вздрогнул от неожиданности.
— Ничего, просто ты так рассказываешь, что я прямо как будто сам увидел…
— И вот этот священник понес какую-то жуткую дичь — про жертву Авраамову, и про то, что жертва принята, и кровь что-то там искупила, и теперь все будет хорошо. Все стоят в трауре, много народу — чуть ли не весь город стоит. Но я вижу, что они только делают вид, что им жалко тех, кто в гробах, а на самом деле им немного стыдно, но радостно… А я хочу тебе сказать, чтобы ты так не убивался, что я в гробу не вся, что я еще и тут, снаружи, смотрю на тебя, но почему-то ничего не могу… И так мне от этого стало горько и страшно, что я проснулась. Прости, что разбудила, но мне было так плохо. Наверное, я просто лишнего выпила вечером, да?
— Да, есть немного, — сказал я. — Перебрала с непривычки, бывает. Не бери в голову.
А сам подумал, что дым от этой цыганской спирали подозрительно пахнет, и сны от него странные. Надо было, и правда, в ларьке купить. Выполз покурить, заодно загасил остаток и палатку проветрил, благо комаров сдуло поднявшимся от реки ветерком. Потом залез обратно и успокоил Анюту наилучшим из доступных способов.
А утром был рыбак.
— Рыбак ушел? — спросил я, вылезая из палатки.
— Какой рыбак? — удивилась Анюта.
— Да вот, на мостках сидел утром…
— Утром? Утром ты дрых без задних ног! — засмеялась она.
— Это кто еще дрых! Это ты храпела на всю округу, а я встал вместе с солнцем… Правда, потом обратно лег.
— Я не храплю!
— Все храпуны так думают, ага. Так что рыбак был, я с ним поболтал даже. Странный такой… Ловит рыбу и отпускает. Двух пальцев нет на руке.
— Двух пальцев? — Анюта посмотрела на меня странно. — Указательного и среднего, на правой руке?
— Ну да, — удивился я, — знакомый, что ли?
— Слышала о нем… — ответила она уклончиво и задумалась.
Глава 13
— Доброе утро! С вами снова Радио Морзе и Антон Эшерский! Если бы сегодня было пятнадцатое мая, это был бы День маникюра, отражающий извечное стремление женщин выкрасить то, что нельзя выщипать. Завить прямое, распрямить вьющееся, сбрить, где растет, и нарисовать там, где не выросло. Что-нибудь проткнуть и чего-нибудь вставить. Убрать попу, но нарастить сиськи. Одеться так, чтобы выглядеть голой. Добиться максимального эффекта и возмущаться тем, что все пялятся. На этом фоне странная привычка рисовать что-то на своих ногтях кажется довольно безобидной. Впрочем, любим мы их все равно не за это. А в нашей студии сегодня улучшенная модель женщины в натуральную величину — Аэлита Крыскина, звезда бомонда, икона стиля и эксперт макияжа. Сегодня она будет рассказывать вам о вещах, которые я предпочел бы не знать — за счет чего достигается разительный контраст между тем, что вы укладываете в постель вечером, и что находите в ней поутру…