Календарная книга
Шрифт:
Название книги поразило его. «Книга Могил Введенского кладбища» — вот во что складывались закорючки на муаровой обложке. Макаров, повинуясь непонятному желанию, вернее, удивительному для него озорству, сунул книгу под мышку и унёс домой.
Теперь, с изменившимся лицом, с которым обычно бегут к пруду, Макаров рассказывает о содержании книги своему знакомцу.
Постепенно раздражаясь несерьёзностью слушателя, Макаров угрюмо смотрит на Петерсена.
— Напрасно я эту книгу взял, совсем напрасно. Почитал её в туалете и понял — зря.
— Что — зря?
— Зря, что в туалете.
— Да ты ж, Кантор,
— Эта такая вещь, которую нельзя не только что в туалете читать, а просто трогать страшно. Это ведь не о могилах книга, а о наших желаниях и желаниях тысяч людей. Да не только о желаниях, а о том, как их исполнить, — Макаров еле сдерживал страх.
Петерсен только захохотал, опираясь о кий. Но Макаров не обратил на это ровно никакого внимания.
— Дело в том, что наши желания суетны и бестолковы. А исполняются только выстраданные желания, мне ещё в одном фильме это запомнилось. Вася, ты возьми эту книгу, почитай, и поймешь, как суетны наши желания. А ещё ты поймешь, как легко исполнить желание другого, и как трудно исполнить желание своё. Вот посмотри на нас с тобой…
Петерсен смотрел на приятеля, улыбаясь. Макаров в его глазах был в целом славным малым — но со странностями. Поэтому, когда Макаров протянул ему растрёпанную книгу Маркёра, Петерсен только ухмыльнулся. Он саркастически заметил:
— Как-то пафоса много, ты слишком торжественно об этом говоришь, будто Чингачгук Большой Змей, решивший объявить войну дилерам… То есть, деливерам. Ну, этим, как его… Делаварам.
— А иначе говорить о ней невозможно — только возвышенно. Я бы и шляпу даже снял — на твоём-то месте.
Петерсен поправил на себе бейсболку. Он не снимал её нигде, разве что в сауне.
— Чё, и руки помыть?
— Руки всегда полезно мыть, Петерсен. Ты глупый какой.
— Ноги помой, — Петерсен вытащил зубочистку и демонстративно стал ковыряться во рту.
— Неостроумно, — печально сказал Макаров, глядя, как другие члены клуба гоняют шары.
Они переговаривались тихо, но кантор Макаров был готов поклясться, что все разговоры были посвящены смерти Старого Маркёра. Никто не понимал Макарова, оставалась только Наталья Александровна — сосредоточение его иллюзий, которые он просто боялся анализировать.
Когда через минуту он снова обратился к Петерсену, то никакого Петерсена рядом не оказалось. Макаров покрутил головой — Петерсена не было. Не было Петерсена у столов, не было Петерсена в баре, и тогда кантор Макаров решил, что Петерсен вышел в туалет. Там, впрочем, Макарова тоже встретила пустота. Только гулко капала вода в раковину, да время от времени хрюкал писсуар.
Внезапно он услышал голос Петерсена:
— Что случилось? Макаров! Паша! Где я?..
Макаров по очереди заглядывал в кабинки — во всех он видел лишь стерильную ароматизированную зимней свежестью чистоту. Вдруг Петерсен заговорил откуда-то с потолка:
— Паша! Где ты?!
— А ты где? Я тебя тоже не вижу!.. Что это за шары?
— А слышишь? — не понимал ничего Макаров.
— Слышу! Слышу! Но что за глупость такая, что это за шары?
— Руками помаши! Помаши руками! Ты вообще можешь двигаться?
— Макаров! Ты видишь эти шары?
— Какие, к чёрту, шары?
Но с потолка раздалось только угасающее:
— Пустите! Пустите меня!
Макаров бессильно сел на унитаз и погрузился в размышления.
Снова душная ночь отменила дневную жару. Наталье Александровне, впрочем, московская жара была не указ — только тонко пел кондиционер за окном спальни. Но Наталья Александровна разметалась на кровати, стонала и видела протяжный странный сон. Двадцать два глобуса на школьном подоконнике снились ей, и снился Петерсен в роли школьного учителя-педофила. Петерсен, сжав её плечо, тыкал указкой в чёрную доску, на которой написано «Вася + Наталья Александровна», и не было на доске больше ничего. И вокруг тоже ничего не было. Есть ли мальчик, есть ли девочка, был ли учитель… Может, никакого Петерсена и вовсе никогда не было.
Но Петерсен всё же вызвал её к доске. Надо было отвечать, и Наталья Александровна начала:
— Всё дело в идеальности шара, отмеченной ещё Платоном.
Тут она замялась.
— Знаете историю с Фаустом? — помог ей учитель Петерсен, сделав странное движение кием-указкой. Наталья Александровна кивнула ему — даже чересчур резко.
— На известной гравюре Сихема Фауст изображен рядом с шаром, — ответила она. Чужие слова шуршали в её горле, будто внутри радиоточки военных времён. — Всё дело в том, что у великого учёного была книга, похожая на круг, специально сделанная для заклинания дьявола. Но его слуга безумный пьяница Касперле, принял эту книгу за портновскую мерку, залез в неё и превратился в шар.
— Не всё, это не всё! — Закричал вдруг Петерсен, бросаясь к ней. — Фауст научился вытаскивать его оттуда, произнося по очереди слова: parlico (исчезают), parloco (появляются), parlico (исчезают), parloco (появляются) и ещё одно слово, означающее «все исчезают»…
Наталья Александровна не помнила это слово, но вдруг обнаружила сидящего в классе Макарова. Он что-то шептал, подсказывая. Да, это то самое слово шелестит над партами…
На этом месте она проснулась. Заливался звонок. Рядом на подушке лежал пластиковый мячик, искусанный и испачканный слюнями.
«Мышка, сволочь», лениво пробежало в голове Натальи Александровны, и она, шлёпая ногами, пошла к домофону.
На пороге возник сам Макаров.
— Спятил? — ласково спросила его Наталья Александровна. — Три ночи. Тебе повезло с нашей охраной.
— На. — Макаров сунул ей в руки сверток. — Я не дождался вчера тебя в клубе — Петерсен пропал. Спрячь куда-нибудь. И берегись Шарова.
— Мака… — начала Наталья Александровна возмущенно, но тот уже разворачивался в дверях.
— Дурак, — подытожила она и, пошатываясь, пошла со свёртком на кухню. Кошка снова тёрлась о её, всё повторялось — как пару дней назад. Она успела подумать это, пока свёрток освобождался от обёрточной бумаги. Внутри оказался пакет со старой книгой.
Она даже не стала её листать — книга дурно пахла, от переплёта несло сыростью и тленом.
И она снова вернулась в кровать.
В то утро в доме не оказалась еды — Наталья Александровна, открыв дверцу холодильника, заглянула в белую пустыню с той тоской, с какой умирающий Скотт глядел в снежные пространства Антарктиды. Там, подёрнутая инеем, лежала погибшая во льдах экспедиция зелёной фасоли и брокколи.