Календарная книга
Шрифт:
28 ноября 2008
Такими вы не будете (День ВМФ. Последнее воскресенье июля)
Герой жил в небольшом посёлке, и проще всего было добраться туда на электричке. Если уложиться в час, то можно вернуться обратно поездом в 20.30 и не так поздно очутиться дома.
Огромный город дышал рядом, его огни красили розовым низкие снежные тучи. А тут было пустынно, так что пройдя сквозь рощу пятиэтажек, она чуть не пропустила нужный дом.
Её
Но тут был случай особый: этот герой не попал на войну, он попал на маленькую баржу, на которой почти два месяца плыл по Тихому океану. Баржу сорвало с якорей, и четыре товарища боролись с голодом, океаном и палящим солнцем, пока их не подобрал американский авианосец.
Их было четверо, а теперь остался только один.
Она сперва отказывалась от редакционного задания. Ей был знаком этот тип людей, что получили свой миг славы, но теперь он остался в прошлом, и теперь они доживают жизнь в безвестности. Сколько она видела таких заметок о смерти актрис прошумевших полвека назад. Они растворядись в безумии, среди хлама своих одиноких квартир. И находили-то их спустя полмесяца после смерти.
Но тут всё оказалось иначе, она поняла это, только ступив в прихожую. В квартире было чисто, хотя и накурено.
Старик жил в пустой комнате, которая от пустоты казалась больше. Гостья выложила на стол коробку с конфетами, как дань хозяину за будущий разговор. Однако оказалось, что ему нельзя сладкого.
Полился в кружки душистый чай, а она включила магнитофон.
Старик рассказывал привычно, как, наверное, он рассказывал свою историю тысячи раз — перед пионерами в школах. Начинался шторм, рвались якорные цепи, баржу било о скалы, и солёная вода затыкала рот рации. Она предварительно прочитала об этой истории в Википедии и знала все повороты сюжета. В таких историях слушателя задевает не настоящий ужас, а какая-нибудь деталь — вроде съеденных сапог и гармошки.
И старик не обманул её, он подробно рассказал, как вываривали гуталин из сапог, и то, как мазали солидол вместо масла. Это была честная история молодого сержанта, который остался лидером среди своих товарищей, не зная этого слова и психологических приёмов убеждения. Старик был дряхл, но опрятен. Товарищи его давно умерли, а он жил, драил своё небогатое жильё, как палубу, и умирать не собирался. Это внушало гостье невольную зависть. Надо же, жить ему не скучно. Репортаж был практически готов, и можно было собираться.
Наконец, она спросила, не печалит ли его происходящее сейчас. Это был лишний вопрос, она сразу это поняла, с запозданием посмотрев на часы. Если он просто скажет «нет», то она успеет добежать до станции как раз к 20.30.
Старик посмотрел
— А я был предупреждён.
И продолжил, отвечая на растворённое в воздухе недоумение.
— Это ещё там на барже. Мы стали совсем доходить. Воду из охладительного контура мы давно выпили, собранного на брезенте конденсата не хватало, и я понимал, что пора. Нам помогала усталость, какое может быть отчаяние, когда такая усталость.
Мы с Филиппенко смотрели на закат, очень, знаете ли, красиво. Филиппенко вообще до срочной моря не видел. И тут у меня за спиной со скрежетом открылся люк, и на палубу кто-то вылез. Я сперва думал, что это Воронов, он был пободрее прочих. Я не сразу повернулся, а кто-то встал рядом и тоже смотрит вдаль. Я повернулся и вижу — какой-то незнакомый, нас тут четверо, а этот — пятый. Мы сначала даже не удивились. Филиппенко этак неприветливо спрашивает его: «Что вам здесь надо?» Было бы больше сил, мы шарахнулись в сторону, а так просто смотрим на него. Совершенно обыкновенный человек, должен вам сказать. Роста среднего, худощавый, бритый. Только глаза особенные, вёселые и добрые, как у детского врача. И еще на нём куртка с нашивками, только застегнута справа налево. Так женщины застегиваются да еще, по слухам, дьявол. Это меня почему-то удивило больше всего. А пока мы разглядывали друг друга, я мигнул, гляжу — куртка у него уже застегнута правильно. Я бы сел, если б уже не сидел на палубе. Ну, бывает, думаю, вот уже галлюцинации.
Гостью заполнил страх — она пила чай с сумасшедшим. Кажется, правда, тихим сумасшедшим. Сколько она видела таких — уфологов, исследователей аномальных зон, людей, находивших шифры в детских стихах и знаменитых романах. Но, кажется, он не собирался её убить, после того, как расскажет тайну.
А старик продолжал:
— Мы с Филиппенко так заорали, что на палубу вылезли Воронов с Кашиным.
— А, — говорит, все в сборе, — наш гость протянул руку, и перед нами возникли четыре миски с макаронами по-флотски.
Я, помню, ещё товарищей по рукам бил, чтоб не налегали. Я после войны, мальчишкой, настоящий голод испытал, помню, что сразу есть нельзя.
А он будто мысли мои прочитал, говорит:
— Вам можно.
Тут во мне начали сомнения закрадываться. Понимаю я, что еда эта ненастоящая.
А он как бы снова угадывает моё соображение и говорит:
— Ну, да — ненастоящая. Но ощущения будут такие же. Настоящую вам нельзя: не буду вам долго объяснять про пространственно-временной континуум, и прочие сомнительные штуки. Но дело в том, что ничего материального я вам предложить не могу. А могу только подбодрить.
— Ну и то — дело, — соглашаюсь.
А он продолжает:
— Мы, ваши потомки, очень в вас заинтересованы, потому что дело не только в вас, а в примере вашем.
— Может, машину нам почините?
— Нет, и машину нельзя, — говорит пришелец. — Да я и не умею, не поверите. Вы на таких гробах по морю ходите, что это у нас оторопь вызывает. Я бы и радио вам не починил, потому что в этой ламповой технике ничего не понимаю. Но дело не в этом: нельзя столько изменений в нашем прошлом производить. А наше прошлое — это вы и есть. Но вы не тревожьтесь, всё должно быть хорошо. Всё от страха происходит.