Календарная книга
Шрифт:
2022
Гипноз (День психического здоровья. 10 октября)
Наппельбаум относился к новой власти с осторожным недоумением.
Виду он не подавал, но считал про себя, что всё происходящее вокруг — род коллективного безумия. Старый мир был сломан, его невозможно было починить, как разбитую вазу. Не то даже было страшно, что ваза разбита, а то, что её пытались склеить, перепутав все черепки до единого.
При этом Наппельбаум занимался психиатрией, хотя до конца не верил в то,
Их и не лечили — разве тех, о ком заботились родственники. Гражданская война родила множество безумцев, простор для науки был удивительный, но психиатрический театр тут же зачищался пулями, голодом и сыпным тифом.
Сперва работы было немного, несмотря на то что человеческий материал был в избытке. Не было людей, способных заниматься наукой. Часто не было даже писчей бумаги, и Наппельбаум сперва вёл свои записи на рулоне обоев. Потом он раздобыл где-то стопку гербовой бумаги, с которой на психиатра смотрели обиженные орлы и комический ценник в два рубля серебром. На гербовой писалось куда лучше, чем на резаных обоях.
Затем дело наладилось, и начался даже бум психиатрии — за время, которое он проработал в больнице на окраине, он навидался всякого. И красных командиров, что резали себя, словно перепутав с белыми офицерами, и солдат, что не вернулись из сражений и сжимали в руках воображаемые винтовки. И поэтов, что не могли отвыкнуть от исчезнувшего кокаина, и нэпманов, так усердно перепрятывших свои быстрые богатства, что забыли, куда их подевали.
Больше всего его занимал гипноз.
Природа его была непонятна: то ли магические лучи, что испускал мозг индуктора, проникали в голову испытуемого, то ли гипнотизёр просто играл роль спускового крючка. Что-то случалось внутри чужой головы, и человек начинал повиноваться чужой воле. На конференциях он слышал слово «торможение», которое приводило его в ярость: что за объяснение через новое непонятное? Всё это балансировало на тонкой грани между материализмом и идеализмом, что вызывало у Наппельбаума лёгкое неудобство при публикациях в отечественных журналах.
Можно было бежать прочь, не вернуться с очередного конгресса, ему даже предлагали такое, когда он на чудовищно неудобном цельнометаллическом «Юнкерсе» прилетел в Берлин.
В бегстве было что-то унизительное, к тому же, он отдавал себе отчёт, что окажется там одним из многих. Даже сумасшедшие там иные, не те, что в Советской России. Придётся пойти ассистентом к какому-нибудь неприятному человеку, например, Эрлиху. Нет, кстати, Эрлих его не возьмёт, он антисемит.
Всё другое, и дураки иные.
Главный врач больницы говорил так:
— Я бы ввёл понятие «конституционально-глупых» людей. Это будет пограничный тип: есть, конечно, идиоты и олигофрены, но есть и эти — с врожденной умственной недостаточностью. У этих людей могут быть прекрасные способности к запоминанию, они успевали в гимназиях, а возможно, и стали студентами. Но, умея пользоваться ножом и вилкой, поддерживать разговор, они остаются умственно бесплодными в совершенной степени. Есть даже такое выражение «салонное слабоумие». Они могут стать не только успешными рабочими, но и администраторами, работать в торговле… Да где угодно — и при этом они чрезвычайно внушаемы и всегда прислушиваются к большинству.
Настойчивые психопаты идут за ярким образом, а эти — за общественным порядком. Вот что я понимаю под конституционально-ограниченными
Наппельбаум кивал — он всегда соглашался с начальством, относясь к нему с уважением, перемешанным с иронией. Его забавляло, как старик по-детски радовался светящимся цилиндрам, с помощью которых можно было подзывать нянечек, фельдшериц и санитарок. Больной должен был щёлкать в определённом порядке кнопкой, и нужная позиция начинала светиться. Но за спиной у главврача эти приборы отключали, потому что некоторые умалишённые щёлкали кнопками постоянно и норовили в случае неудачи расколотить фарфоровый цилиндр.
Но однажды, поздно ночью, он застал Главврача за странным занятием: тот разложил на столе шесть спичек и задумчиво смотрел на них, будто решая в уме какую-то задачу.
Интуиция подсказала Наппельбауму, что ничего этого он видеть не должен, и он, пятясь, тихо прикрыл дверь.
Дежурная позвонила Наппельбауму в кабинет в половине второго ночи. Он как раз закончил сеанс «особой умственной работы», как это он называл, и собирал со стола листки с планами экспериментов и книги с двумя дюжинами закладок в каждой.
Его требовали в приёмный покой. Когда он вошёл туда, с несошедшими ещё пятнами от пальцев на висках, то увидел, как трое санитаров распутывают только что привезённого пациента. Он, видимо, был из буйных. Неизвестные доброхоты вязали его чем придётся, а сейчас оковы спали, полотенца лежали на полу белой грудой. Рядом с их снежной кучей маялся сопровождающий.
Только Наппельбаум появился, сопровождающий начал кланяться, кашлять и поздоровался на всякий случай несколько раз. Распелёнутый, наоборот, сидел смирно и вовсе не двинулся при появлении врача.
— Извольте видеть, — забормотал сопровождающий, — поэт, знаменитость (Наппельбаум пожал плечами, — поэтов тут видели много, один потом повесился, а другой — застрелился.)
Сопровождающий спрашивал, не загипнотизирован ли его товарищ.
— Это вряд ли… А не пил ли он? — встрепенулся Наппельбаум.
Новичок, как оказалось, пил, но не сильно, чертей до сегодняшнего дня не ловил, а вчера и вовсе казался нормальным. Сам поэт сразу понес всякую околесицу про тайные силы, какую не услышишь нынче и от старухи. Темные силы выходили вполне религиозными, а не уже привычно гнетущим всех тёмным лордом Керзоном. Привезенный позвонил из приемного покоя в милицию (не очень успешно) и явно был агрессивен. Наконец он попробовал выброситься в окно, но оно, армированное металлической сеткой, не выпустило буйного пациента.
Наппельбаум мгновенно вколол ему успокоительное, и через пять минут безжизненное тело поплыло по коридору на каталке в сторону палаты № 117.
Потрясённый сопровождающий подал голос:
— Доктор, а он действительно болен? Что с ним?
Наппельбаума всегда забавлял этот вопрос, но отвечая на него, он ни разу в жизни не позволил себе улыбнуться. Как можно понять, болен ли кто по-настоящему? Есть ли гипноз, наконец? Что это такое — общение двух здоровых людей через воздушный промежуток, или два безумца находят друг друга? Ах, дорогой литератор, знал бы ты, что произошло с твоим товарищем на самом деле, ты бы удивился ещё больше.