Калейдоскоп
Шрифт:
— Черт, у тебя что, месячные? — спросила она раздраженно.
Но Мэйда могла сама ответить на этот вопрос, ведь она сделала все, что хотела сделать. Она ухмыльнулась:
— Не-ет… она была девственницей.
Джорджина ехидно улыбнулась… Привыкнет… полюбит это… Как все. Страшно только первый раз" А раскапризничается, можно будет ее немного припугнуть.
На следующее утро Луиза, увидев, в каком состоянии у Хилари постель, принялась кричать на нее, и девочке пришлось извиняться и бежать в ванную
Мальчишки, видя ее за этим занятием, издевались над ней. Хилари казалось, что ей на голову обрушились все обиды и оскорбления, какие могут быть в мире, словно кто-то вознамерился ее уничтожить. Она думала о своих сестрах и молилась, чтобы ничего подобного с ними не приключилось, впрочем, с ними такого и не могло произойти — ведь они были отданы друзьям Артура Паттерсона, а те люди не знают о таких вещах… Они не знают о пытках, которые умеют изобретать личности вроде Эйлен и Джека, Луизы, Мэйды и Джорджины.
Стирая простыни, углубляя по приказанию Луизы канаву, Хилари непрестанно молилась, чтобы ее мучений было достаточно, чтобы Акси и Меган избежали такой участи. Она разрешала богу делать с собой все, что угодно, но просила только не трогать сестер… «Пожалуйста, господи… пожалуйста…» — бормотала она, работая под палящим солнцем, и не заметила, как сзади подошла Джорджина.
— Привет, малышка! Что, разговариваешь сама с собой?
— Я?.. Нет…
Хилари поспешно отвернулась, чтобы Джорджина не заметила, как она покраснела.
— Прошлой ночью было классно… Тебе в следующий раз больше понравится.
Хилари повернула к ней лицо. В этот момент, сама того не зная, она была очень похожа на свою мать.
— Нет! Не понравится! Не смей ко мне больше прикасаться, слышишь?
Она с угрожающим видом схватила лопату. Джорджина засмеялась и отошла, зная, что ночью в комнате у Хилари не будет никакого орудия защиты.
Его в самом деле не было, и Хилари подверглась таким же «ласкам», после которых наутро выглядела как тень. Спасения от ее соседок не было.
Когда спустя неделю к ним приехала инспектор, то посмотрела на Хилари и спросила, не слишком ли она утомляется на работе. Хилари, помедлив, покачала головой. Джорджина сказала ей, что если она пожалуется, то попадет в детдом, а там все это делают и иногда даже используют свинцовые оплетки от кабелей и бутылки из-под лимонада…
— Не то что мы с Мэйдой, — добавила она. Хилари им верила. Теперь все было возможно. Любое страдание. Любая мука. Она сказала инспектору, что все в порядке, и продолжала молча переживать свои ночные кошмары.
Так продолжалось семь месяцев, пока Джорджине не исполнилось шестнадцать и ее не отпустили, как подростка, способного вести самостоятельный образ жизни. Мать Мэйды освободили из тюрьмы под честное слово, и Мэйда вернулась к ней.
Однажды ночью мальчишки тайком прокрались к ней. Хилари, оцепенев от страха, видела, как они заходят и тихо закрывают за собой дверь. Она сопротивлялась, как могла, но уступила их силе, и они сделали то, ради чего пришли.
Утром Хилари позвонила инспектрисе и попросила, чтобы ее перевели в интернат. Причину она объяснять не стала. Ей пообещали оформить перевод через два дня.
С ужина Хилари прихватила нож и вилку и теперь была хорошо подготовлена к встрече незваных ночных визитеров. Один из парней чуть не лишился руки, остальные в страхе ретировались. Луиза, похоже, равнодушно восприняла известие о переводе девочки в интернат, а Хилари с радостью покидала се негостеприимный кров.
Ее поместили в отдельную комнату, потому что она только хандрила и не отвечала ни на чьи вопросы. Прошло две недели, пока доктора и воспитатели выяснили, что она все-таки здорова. Хилари была худа как палка и ослабла оттого, что не вставала с кровати, однако, как полагали, в коллективе к ней должна была вернуться жизнерадостность. Ее «болезнь» определили как «подростковый психоз».
Хилари назначили работать в прачечной, а для сна отвели койку в комнате, где помещалось еще пятнадцать девочек. Ночью там звучали такие же стоны и вздохи, которые издавала Мэйда, но к Хилари тут никто не приставал, с ней не разговаривали, ее не трогали.
Через месяц ее поместили в другой «дом временного проживания», «коллектив» которого состоял из трех ровесниц Хилари. Хозяйка была на этот раз приятная, не душевная, но вежливая и очень религиозная. Она часто говорила о боге, который карает тех, кто его не приемлет. Соседки по комнате пытались пробить панцирь, которым Хилари себя окружила, но в конце концов ее холодность и молчаливость оттолкнули их. Хилари ни с кем не могла найти общий язык, а на ее место прислали одиннадцатилетнюю, дружелюбно настроенную девочку, которая много болтала и всем улыбалась.
Срок пребывания в интернате оказался долгим, но Хилари так ни с кем и не подружилась. Она ходила в школу, работала и очень много читала — буквально все, что попадало ей в руки. Хилари для себя решила, что, раз хочет начать самостоятельную жизнь, — надо получить образование, а для этого много трудиться. Она понимала, что знания будут ее единственным спасением, по уши погрузилась в учебу и окончила школу с отличием.
На следующий день после вручения аттестатов старшая воспитательница вызвала ее к себе в кабинет и сказала: