Калифорнийская славянка
Шрифт:
Но в городе обоз почти не задержался. Только сменили лошадей. Узнал Иван лишь, что Тюмень – самый первый город Сибири, вставший на месте татарского городка Чинги-Туры, который был взят Ермаком «со товарищи» ещё двести лет тому назад.
После Тюмени опять переправились через Туру и ехали по дороге на Тобольск даже ночами. Дня через три или четыре у деревни Ярково впервые увидел Иван могучий и многоводный Тобол, принявший перед тем в свои объятия воды Туры.
Дальше дорога шла большей частью полями, а река Тобол была всегда по левую руку. Ехали
…И вот, наконец, прибыли путешественники к берегу ещё более могучего, полноводного Иртыша, переправившись через который, подъехали к Тобольску… Многодневный и многотрудный путь от самого Великого Устюга земли вологодской до бывшего стольного града Сибири был завершён.
В маленькой часовенке у дороги при въезде в город отслужили молебен о благополучном окончании долгого пути…
…В самом же городе ожидало Ивана Кускова ещё одно дивовище: целый кремль стоял на высокой горе, окружённый каменной стеной с большим и величавым церковным собором с позолоченной главой и высокой каменной же колокольней. Казалось, что стена и часть города за ней с чудным православным храмом возвышались над всем видимым отсюда миром.
Всё это диво походило на самую настоящую, неприступную крепость. Внизу же, на Подоле, раскинулись улицы тобольских посадов и слободок, застроенных деревянными домами с тесовыми крышами и ставенками на узких оконцах.
– Ну, как тебе, Иван, наш Тобольск на первый погляд? – спросил Степан Лукич, когда ехали по узкой улке к центру города.
– Красота да и только, – вымолвил Кусков, с интересом смотревший во все стороны.
– Так, так, – согласился Шергин. – Такой красоты вряд ли где в городах сибирских ещё встретишь. Поверь мне - я ведь почти во всех здешних городах побывал.
– Я верю, Степан Лукич. Как не поверить, видя диво такое…
…Когда подъехали к торговой площади нижнего посада, окружённой лавками, амбарами и домами, сгрузили с подвод и снесли весь привезённый товар в один из амбаров, Шергин отпустил по домам всех своих помощников, а потом подошёл к Ивану.
– Ну что, друже, пошли и мы с тобой, – довольным голосом сказал Шергин.
– А куда, Степан Лукич? Мне ведь на постоялый двор надобно топать. Скажи-ка, где он тут у вас.
– Э, нет, Иван. Сегодня ты мой гость, и я тебя никуда не отпущу. У меня и переночуешь. Мы сейчас баньку истопить закажем, попаримся, отдохнём душой и телом, а завтра я сведу тебя к хозяину моему, Артемию Иванычу Ряшкину, для разговора-беседы: как быть и что делать тебе далее. Ежели ты не передумал, конечно.
– Я ничего не передумал, Степан Лукич. На зиму останусь в Тобольске.
– Ну, вот и славно. А скажу я Ряшкину обо всём сегодня же. Пока банька топится, я к нему сбегаю и доложу, что с Божией помощью мы прибыли. Таков у нас порядок. Согласен ли?
– Спаси Господи, Степан Лукич. Как тут не согласиться. У меня и слов-то иных нет.
– Ну, а раз согласен, то пойдёшь со мной сей же час к Ряшкину,- неожиданно
– Прямо сей же час?- удивился Кусков.
– А чего до завтра-то тянуть. Куй железо, пока горячо,- махнув решительно рукой, сказал Степан Лукич,- Пошли.
Глава четырнадцатая
Алёна проснулась, как всегда, рано. Может быть, в прежней её жизни на Кадьяке или Ситхе она и позволила бы себе побольше утреннего сна, особенно в дни частой там непогоды, но сейчас здесь заботы её стали совсем другими. Она даже и проснулась с теми же мыслями о людях макома, с какими окунулась вчера в свой неспокойный сон.
Алёна встала с мягкого ложа и ополоснула лицо водой, налитой ещё вечером Маней в глиняную и обожжённую на костре лохань, разрисованную по бокам её разноцветными линиями и точками.
Затем она помолилась краткими молитвами, какие пока не запамятовала, и попросила у Господа помощи в делах наступившего дня. Хотела было позвать Манефу, чья хижина стояла рядом, а та и сама, тут как тут, стоит у входа, откинув завесу.
– Здорово ли ночевала, Алёна? – спросила помощница и подруга, незаменимая во всех её делах.
– Да всё, слава Богу, вроде, хорошо, Маня. Только вот на душе что-то неспокойно как-то.
– А-а… ну это дело мне и самой знакомо. Я сперва тоже места себе не находила. Всё о доме думала, а потом смирилась и, вроде бы привыкла. У тебя тоже это пройдёт. Дай только время. Как говорится, всему свой час.
– Так-то так, Маня, – сказала в ответ Алёна, – но ты была одна и тебе трудно пришлось, что и говорить… А у меня сейчас людей много и я слово дала перед Богом своим и этими людьми знать нужды их и заботиться о них… Не обмануть их… Верно я мыслю?
– Знамо дело, что верно. Тут и разговора другого нет, – ответила Манефа. – Только не забывай, что у тебя есть старейшины племени макома, шаман Вывак, и ты в любой час можешь узнать, что надлежит делать… А пока же тебе надо позавтракать.
И Манефа, всё время державшая в руках плетёную из тростника неглубокую корзинку, на дне которой лежала печёная рыба и красноватая лепешка желудёвого хлеба, протянула её Алёне.
Та приняла еду с какой-то неохотой и даже поморщилась.
– Я никак не могу привыкнуть к такой еде. Особенно к желудёвой каше.
– Сегодня я тебе рыбу принесла. Ешь, ешь не бойся, я сама её пекла на углях. А кашу я тебе тоже сама сварю. Только добавлю туда побольше дикой рожницы, да положу сушёных ягод из своих запасов или таких же яблок. Горько не будет, – успокоила Манефа Алёну и, смеясь, добавила: – А тебе ещё ко многому привыкать придётся.
– Да я это и так чувствую… Вот соли всегда маловато.
– А она у нас и вовсе редкая штука. Но у вождя она всегда была: выменивали у испанцев в миссиях на шкуры звериные. А так все едят с кореньями, да травой, похожей на чеснок наш. Тут я тебе её тоже положила.