Каллиграф
Шрифт:
Большую часть времени, когда мы не работали (я в студии, она – на ноутбуке в другой комнате), мы сидели в саду – все еще зачарованном – или бездельничали, смотрели теннис, разговаривает, готовили еду, смотрели фильмы, смешивали коктейли, играли в карты, валяли дурака. Думаю, эти несколько недель немного напоминали лето, каким оно воспринимается в детстве – бесконечным, беззаботным, бесцельным – временем, в котором живешь, а не которое переживаешь. Мне даже начал нравиться Майлс Дэвис.
И нет, я совершенно не думал о том, что что-то может пойти не так. Конечно, нет – никто не беспокоится вначале о том, чем дело закончится. (Даже
По-моему, за весь этот месяц у меня была всего одна важная встреча – ланч с Гасом Уэсли. Мой знаменитый клиент прилетел в Лондон по делам – он покупал два телевизионных канала. В ту самую пятницу, когда Мадлен отправилась в дом своего отца, чтобы разобраться с Алеппо, я поехал в «Савой», рассчитывая, на худой конец, на полноценную беседу из трех блюд, состоящую из страстных и интимных разговоров о Донне между художником и благотворителем и взаимного ободрения. Но наша встреча оказалась далеко не эксклюзивной: он пригласил меня на какую-то церемонию по вручению телевизионных наград, где было множество стареющих журналистов, выражающих восхищение друг другу над тарелками с куриным паштетом. Мне великий человек уделил лишь несколько минут застольного времени.
– Как дела, Джаспер? Укладываетесь в сроки?
– Да, абсолютно.
– Это главное. Не запаздывайте ни при каких обстоятельствах. И когда вы все сделаете, приезжайте, чтобы встретиться со мной, мы пойдем куда-нибудь и поболтаем.
По крайней мере, обед напомнил мне о существовании мира за пределами Бристоль Гарденс, и к концу июля мы с Мадлен начали чаще выбираться из дома – сначала в ближайшие места, например, в «Веллингтон» – старый паб, не подвергшийся воздействию маниакального пристрастия к эфемерному стилю ложной аутентичности, столь любимому маркетологами гастро-пабов, ради создания которого они пренебрегают истинными тенденциями прежних времен, на которых сами выросли. И это было только начало.
Летнее солнце сияло на западе, как пылающий корабль. Мы вышли из дома и сидели друг напротив друга за столом-скамьей: Мадлен в шортах, майке без рукавов и солнечных очках, а я в футболке, джинсах и римских сандалиях. Теплый ветерок шелестел в ветвях сикомор. Было еще достаточно жарко, и лед в стакане Мадлен с джином и тоником сильно подтаял. И каждый раз, когда я поднимал стакан с пивом, чувствовалось, что он слегка прилипает к столу – там, где кто-то раньше расплескал напиток. Я читал одну из статей Мадлен о путешествиях: «Захваченная базаром. Мадлен Бельмонт обращена на дороге в Дамаск».
– Гас Уэсли по-прежнему владелец этой газеты? – спросил я, хотя уже сам знал ответ. Но почему-то мне вдруг ужасно захотелось рассказать ей о моем клиенте. Думаю, это было желание поделиться с ней тайной – поделиться секретной информацией с ней и только с ней. Это было бы доказательством
Она не подняла взгляда от книги:
– Да, думаю, что так. То есть да, является.
– Ты с ним знакома?
– Нет.
– Интересно, что он из себя представляет?
Теперь она подняла голову:
– Эта карикатура – Мистер Твердолобый – полная чушь.
– Да, будучи медиа-бароном, он обречен на плохие отзывы в прессе, – признал я. – Бедняга. Могу побиться об заклад, что большую часть свободного времени он проводит, сокрушаясь о судьбах человечества и о…
– Я уверена, что он такой же человек, как и все прочие.
Я не видел ее глаза из-за солнечных очков, но тон был весьма сухим. Я передумал. Мне вдруг вспомнились предостережения Сола. В конце концов, Мадлен была журналисткой. Не стоило рисковать. Я просто хотел порисоваться. Я расскажу ей все о заказе, когда работа будет завершена. Так что я ничего больше не сказал. Прекратил разговор и вернулся к статье – а она продолжила читать книгу.
Среди многочисленных снимков сирийских красот я нашел и единственную фотографию самой Мадлен – она сидела в центре чего-то, напоминавшего рыночный прилавок. На ней была бурка, волосы не были видны, откровенно западные по стилю ботинки, причем нога опирается на ладонь склонившегося и вставшего на колени ассистента, который помогает ей завязать шнурки, которые крепятся у колена. Платье ее приподнято, так что видна голень, которая почти что касается его лица. Но она смотрит в сторону, показывая язык кошке.
Прошло несколько минут. Я попытался почитать другие публикации, но это было совершенно бесполезным занятием. Все страницы вели назад к фотографии, а фотография вела меня к единственному человеку. Я прокашлялся и снова обратился к ней:
– Мадлен?
Она подняла взгляд от книги, ответив мне с насмешливой формальностью:
– Да, Джаспер?
– Как ты отнесешься к идее – когда немного стемнеет – пойти прогуляться в сад?
– Зачем? – Она с обычной остротой реакции мгновенно ухватила смысл. – Отлично. Ты имеешь в виду – прогулка на свежем воздухе?
– Точно.
– Конечно, – она состроила псевдопокорную гримаску. – Есть ли у тебя особые пожелания насчет моего костюма? А может быть, ты точно укажешь место?
Я отхлебнул пива:
– Голубое платье.
– Ты имеешь в виду то, что я надевала, когда ты в первый раз шпионил за мной? – Она смотрела на меня поверх очков.
– То самое.
– Ладно. Что-то еще?
– Мы можем начать на скамье?
– Конечно, можем, Джаспер. – Она выдержала короткую паузу, а затем добавила: – Только надо остерегаться Роя.
– Ты о чем?
– Он ошивается в саду с камерой, в надежде заснять меня обнаженной через окно.
– Ты что, серьезно? – Как обычно, я не мог точно сказать, шутит она или нет.
– О, да. Я поймала его за этим занятием. Он был в моем патио. Я заметила это и вышла через другую дверь, – она хихикнула. – Я просто поверить не могла; он стоял там с этой штукой, направленной прямо на мою квартиру. Он заявил мне, что работает садовником, а потому снимает проект «до и после» для муниципального совета. Лжец из него неважный, – она покачала головой: – Но бедный парень выглядел таким – знаешь – таким попавшимся. Я едва не пригласила его зайти. Он всего лишь ребенок. Такое у него развлечение. Мне он, вообще-то, нравится, хотя он и извращенец.