Калмкорп. Очаг №9

Романова Екатерина

Я уже расслабилась и фантазировала о том, что дадут на ужин, когда снова налетела на того самого охранника.

– Это что? Почему не по уставу?

Он дернул меня за волосы, но в этот раз я была готова ругаться, а не рыдать.

– Волосы. У меня нет устава, я невоеннообязанная.

– Тут нельзя так ходить.

– Вот я иду и стены не упали. Подождете пару минут, пока я до парикмахерской дойду.

– Ты рот бы прикрыла. Это сейчас ты с пятого этажа, а через пару лет, – он толкнул меня в плечо тыльной стороной

ладони, – Будешь унитазы мыть. А я все еще буду с четвертого.

– Слушайте, не знаю что там у вас за фантазии в голове про унитазы, но как, по-вашему, я сделаю прическу, если не дойду до парикмахерской, а?

– Это твои проблемы.

Он фыркнул и ушел к светящемуся красным от заката кальмару в центре площади. Наверное, других детей пугать и самоутверждаться за их счет.

Я быстро юркнула в салон красоты и бросилась к Наде.

– Срочно верните мне прическу, как было, а то меня посадят в вашу местную тюрьму за плохой внешний вид.

– Милая, не нервничай. От этого появляются морщины и волосы секутся. Давай я тебе сначала сделаю маску. Ты пользуешься тем, что я тебе дала? Не ври! Кожа шелушится на лбу.

Надя мазала мое лицо толстым слоем какого-то геля или крема, выпрямляла мои волосы и собирала их в косы, успевая при этом болтать.

– Ты сама больше голову постарайся не мыть, чтобы не ходить через всю площадь растрепой. Захотела в душ, надела шапочку. Оп! И прическа сохранена, и ты помылась. А захотела волосы помыть – лучше ко мне иди, я и помою правильно, и уложу, как положено. Вот, посмотри какая красавица, хоть завтра замуж. Давай я тебя накрашу немного? Мама не поругает?

– Мама будет рада.

Столько раз она мне предлагала начать пользоваться косметикой, но это так скучно, да еще и ощущение, что лицо грязное, когда обмазано всеми этими жирными красителями.

Но сегодня стоило хоть как-то порадовать ее. Одно дело, когда она ругается, а совсем другое, когда она будто и не удивлена тому, что я облажалась. Вообще-то, когда я протестую, я хочу совсем другого отношения, как к нормальному взрослому человеку, который осознает, что он делает и зачем. Но тут у меня фантазии объяснить логику произошедшего не хватает. А признавать, что я дура – я не хочу.

Надя поводила кисточками по моим векам, ресницам и губам, прежде чем разрешила смотреть в зеркало.

– Мне нравится, – соврала я. По-моему, ничего не изменилось, все было бежево-коричневых цветов, почти незаметных, – Идешь в ресторан?

– Пожалуйста, обращайтесь.

– Ой, спасибо, да, извини.

– Я не обижаюсь, шучу. В ресторан пока не иду, мы ходим в последнюю очередь. Все хотят привести себя в порядок перед ужином.

Уже рядом с кафе я поняла, о чем говорила Надя. На улице стемнело, а внутри, за стеклом, официанты зажигали свечи на столах, поправляли свежие скатерти, расставляли живые цветы (где только нашли серые и бежевые?).

Музыка медленная и приятная, от которой воздух становится плотным и тягучим. А внутри и на входе ухоженные женщины и мужчины, пахнущие дорогими духами, что-то обсуждающие и смеющиеся.

– Как это получилось? – начал отец, пока я еще садилась.

– Какая разница, Георгий. Что случилось, то случилось. Пусть лучше расскажет, как она собирается это исправлять.

– У тебя есть какой-то план?

– Вообще-то, я надеялась, что вы поговорите с кем-то, чтобы… Ведь у всех остальных дети учатся там, где родители… И тут, вроде, есть способы, но вы же можете…

– Нет. Нет, нет, нет.

Отец так удивленно смотрел на меня, будто я съела живую лягушку на его глазах.

– Ты должна научиться отвечать за свои поступки!

– Это вы меня сюда притащили! Я не хотела! И моя жизнь разрушится из-за вас, а вам плевать. Ведете себя так, как будто вы ни при чем.

Мама наклонилась ко мне и зашипела.

– Тут лучшие возможности. Лучшие. Ты просто кусаешь руку, которая тебя кормит. И говори тише, ты и так нас достаточно позоришь вот этим.

Она снова ткнула меня в значок с единицей.

– Выбери, что будешь есть. И давайте поговорим о чем-то приятном.

Мы взяли меню. Один плотный бежевый лист с водяными знаками в виде уже надоевшего мне до безумства кальмара. Три салата на выбор, три горячих блюда, три десерта и три напитка. Морепродукты, руккола, ростки сои, козий сыр, лосось, свежие овощи, трюфели, каре ягнёнка, утиные ножки, пирожные, щербет, крем-брюле, чай, кофе, целебные соки из фруктов, овощей и кореньев. Родители были в восторге и обсуждали выбор, будто едят впервые в жизни, а меню на десять страниц.

Я просто попросила то же, что и им.

Мы ели. Я молчала, ведь велено было говорить только о хорошем. Родители обсуждали новых коллег, какие они все умные, великолепные, потрясающие люди и специалисты. Обсуждали дом, качество матрасов, чистоту подъездов, отсутствие «визуального шума» и тишину.

– Тут есть все! Абсолютно все! Даже представить сложно…

– Не все, – не выдержала я, – Тут нет музеев.

– Вообще-то, есть, – отец закинул креветку в рот, но продолжал говорить, – Где-то в вашей школе есть музей истории Калмкорп, стоит сходить на перемене.

– Я про искусство!

– Искусство? Картинки? А зачем?

– Зачем нужно искусство? Ты серьезно?

– Ну да. Это просто… Какие-то люди из прошлого, которых нарисовали другие люди из прошлого. Лошадки, зайчики, цветочки. Это миленько, но зачем? В глобальном смысле. Это нельзя одеть, съесть, это не движет вперед науку, медицину, космические программы.

Вилки вокруг вдруг стали в разы громче и более раздражающе царапать фарфор.

– Если ты не понимаешь, тогда я не хочу с тобой разговаривать.