Калмкорп. Очаг №9
Шрифт:
Я уже расслабилась и фантазировала о том, что дадут на ужин, когда снова налетела на того самого охранника.
– Это что? Почему не по уставу?
Он дернул меня за волосы, но в этот раз я была готова ругаться, а не рыдать.
– Волосы. У меня нет устава, я невоеннообязанная.
– Тут нельзя так ходить.
– Вот я иду и стены не упали. Подождете пару минут, пока я до парикмахерской дойду.
– Ты рот бы прикрыла. Это сейчас ты с пятого этажа, а через пару лет, – он толкнул меня в плечо тыльной стороной
– Слушайте, не знаю что там у вас за фантазии в голове про унитазы, но как, по-вашему, я сделаю прическу, если не дойду до парикмахерской, а?
– Это твои проблемы.
Он фыркнул и ушел к светящемуся красным от заката кальмару в центре площади. Наверное, других детей пугать и самоутверждаться за их счет.
Я быстро юркнула в салон красоты и бросилась к Наде.
– Срочно верните мне прическу, как было, а то меня посадят в вашу местную тюрьму за плохой внешний вид.
– Милая, не нервничай. От этого появляются морщины и волосы секутся. Давай я тебе сначала сделаю маску. Ты пользуешься тем, что я тебе дала? Не ври! Кожа шелушится на лбу.
Надя мазала мое лицо толстым слоем какого-то геля или крема, выпрямляла мои волосы и собирала их в косы, успевая при этом болтать.
– Ты сама больше голову постарайся не мыть, чтобы не ходить через всю площадь растрепой. Захотела в душ, надела шапочку. Оп! И прическа сохранена, и ты помылась. А захотела волосы помыть – лучше ко мне иди, я и помою правильно, и уложу, как положено. Вот, посмотри какая красавица, хоть завтра замуж. Давай я тебя накрашу немного? Мама не поругает?
– Мама будет рада.
Столько раз она мне предлагала начать пользоваться косметикой, но это так скучно, да еще и ощущение, что лицо грязное, когда обмазано всеми этими жирными красителями.
Но сегодня стоило хоть как-то порадовать ее. Одно дело, когда она ругается, а совсем другое, когда она будто и не удивлена тому, что я облажалась. Вообще-то, когда я протестую, я хочу совсем другого отношения, как к нормальному взрослому человеку, который осознает, что он делает и зачем. Но тут у меня фантазии объяснить логику произошедшего не хватает. А признавать, что я дура – я не хочу.
Надя поводила кисточками по моим векам, ресницам и губам, прежде чем разрешила смотреть в зеркало.
– Мне нравится, – соврала я. По-моему, ничего не изменилось, все было бежево-коричневых цветов, почти незаметных, – Идешь в ресторан?
– Пожалуйста, обращайтесь.
– Ой, спасибо, да, извини.
– Я не обижаюсь, шучу. В ресторан пока не иду, мы ходим в последнюю очередь. Все хотят привести себя в порядок перед ужином.
Уже рядом с кафе я поняла, о чем говорила Надя. На улице стемнело, а внутри, за стеклом, официанты зажигали свечи на столах, поправляли свежие скатерти, расставляли живые цветы (где только нашли серые и бежевые?).
– Как это получилось? – начал отец, пока я еще садилась.
– Какая разница, Георгий. Что случилось, то случилось. Пусть лучше расскажет, как она собирается это исправлять.
– У тебя есть какой-то план?
– Вообще-то, я надеялась, что вы поговорите с кем-то, чтобы… Ведь у всех остальных дети учатся там, где родители… И тут, вроде, есть способы, но вы же можете…
– Нет. Нет, нет, нет.
Отец так удивленно смотрел на меня, будто я съела живую лягушку на его глазах.
– Ты должна научиться отвечать за свои поступки!
– Это вы меня сюда притащили! Я не хотела! И моя жизнь разрушится из-за вас, а вам плевать. Ведете себя так, как будто вы ни при чем.
Мама наклонилась ко мне и зашипела.
– Тут лучшие возможности. Лучшие. Ты просто кусаешь руку, которая тебя кормит. И говори тише, ты и так нас достаточно позоришь вот этим.
Она снова ткнула меня в значок с единицей.
– Выбери, что будешь есть. И давайте поговорим о чем-то приятном.
Мы взяли меню. Один плотный бежевый лист с водяными знаками в виде уже надоевшего мне до безумства кальмара. Три салата на выбор, три горячих блюда, три десерта и три напитка. Морепродукты, руккола, ростки сои, козий сыр, лосось, свежие овощи, трюфели, каре ягнёнка, утиные ножки, пирожные, щербет, крем-брюле, чай, кофе, целебные соки из фруктов, овощей и кореньев. Родители были в восторге и обсуждали выбор, будто едят впервые в жизни, а меню на десять страниц.
Я просто попросила то же, что и им.
Мы ели. Я молчала, ведь велено было говорить только о хорошем. Родители обсуждали новых коллег, какие они все умные, великолепные, потрясающие люди и специалисты. Обсуждали дом, качество матрасов, чистоту подъездов, отсутствие «визуального шума» и тишину.
– Тут есть все! Абсолютно все! Даже представить сложно…
– Не все, – не выдержала я, – Тут нет музеев.
– Вообще-то, есть, – отец закинул креветку в рот, но продолжал говорить, – Где-то в вашей школе есть музей истории Калмкорп, стоит сходить на перемене.
– Я про искусство!
– Искусство? Картинки? А зачем?
– Зачем нужно искусство? Ты серьезно?
– Ну да. Это просто… Какие-то люди из прошлого, которых нарисовали другие люди из прошлого. Лошадки, зайчики, цветочки. Это миленько, но зачем? В глобальном смысле. Это нельзя одеть, съесть, это не движет вперед науку, медицину, космические программы.
Вилки вокруг вдруг стали в разы громче и более раздражающе царапать фарфор.
– Если ты не понимаешь, тогда я не хочу с тобой разговаривать.