Камаэль
Шрифт:
Поздно молить о смерти – кричи, не кричи – никто не ответит
Поздно, послушай, не ты ли хотел быть один, Властелин Ничего?
Отзовётся одно лишь эхо – ни женской улыбки, ни детского смеха не будет отныне,
Ты один в холодной, мёртвой пустыне.
Поздно, послушай, уже не спасёт никого Властелин Ничего.
Поздно…
========== Эпилог ==========
Забыв свой дом и род,
Забыв про свой покой,
Я слышал голос твой
Над каменной грядой.
Здесь, заброшенный в снега,
Для каждого слуга,
Путем, что был неведом,
Я шел к тебе одной,
Чтобы узнать о том,
Каким горят огнём
Глаза Идущих Следом!
В полумраке шептались тени. Негромко, сладко, тихо, точно вздохи мужчины, что раскинулся на постели, дрожащий в сладостной истоме
– И почему всегда, когда я готов заездить тебя до смерти, ты уходишь? – проворчал он не без улыбки, слегка покачивая ногой, позволяя мне любоваться крепкими бёдрами, покрытыми россыпью засосов.
– Потому что Империи нужен Император. – Я качнул головой и запустил пальцы в коротко стриженые волосы, забирая их назад, затем тяжко вздыхая. – Иногда мне начинает казаться, что я не имею права не то что на супружеский долг, но даже на дыхание по собственной воле!
– А ты думал, всё будет так просто.
Аэлирн ещё немного повалялся в постели, соблазняя меня обнажённым телом, а затем всё же с недовольным вздохом поднялся, потянулся, заразительно зевнул, и я повторил сонный жест. Хотя, за окном давно рассвело, мне всё ещё не нравился такой режим дня. Стараясь проснуться, я натянул на бёдра брюки и вышел на балкон, оглядывая Джосмаэл. Город разросся до невозможного. С верфи долетал стук молотков, дребезжание пил, швартовался корабль, на котором привезли пряности и ткани. Чуть вдали виднелись разноцветные крыши Академии и Библиотеки, крохотные точки учеников так и мелькали возле них. На главной площади возводили шатры и поднимали флаги в честь дня летнего солнцестояния. Конечно, не слишком яркий повод для праздника, но кто же откажется от возможности выпить в своё удовольствие и повеселиться всласть, отдохнуть? Я подумывал над тем, чтобы тоже принять участие в празднике и немного отвлечься от своих насущных проблем, которые с завидным постоянством и упорством сыпались на мою голову, как градины. Неторопливо раскурил трубку и вдохнул полной грудью. Хрупкое равновесие стало весьма уверенным и твёрдым за прошедшие двенадцать лет. Многое произошло. Через год после моего сумасбродного выступления в этом самом городе, когда казнили Джинджера, Морнемир повесился. Надо сказать, на мой скромный взгляд, он ещё долго продержался, но я не испытывал ни капли уважения по отношению к нему. Хоть и позволил ему работать в архивах, а должность эта, надо сказать, из весьма трудных и важных. Впрочем, очень быстро он располнел, и от его красоты остались лишь бледные следы. Пожалуй, таким побрезговал бы даже самый пьяный и отчаявшийся стражник. По Морнемиру никто не плакал и не вспоминал.
Были и локальные войны, восстания, но сейчас царило блаженное спокойствие. Бывало, что Тёмные являлись ко мне и просили разрешения на проведение войны за рекой Нира. Мне от этого было отвратительно, но я понимал, что им нужно выпускать свою ярость, лелеять свою жажду крови. Если они обещали не трогать мирных жителей и Светлых, я давал им добро. Ещё ни разу они меня не подвели. Народ процветал, хоть это и стоило мне остатков тёмных волос на голове. Но, по словам Аэлирна, седина мне даже шла, хотя он не переставал ворчать о том, что, если я вдруг отпущу бороду, он меня просто с дерьмом сожрёт. Я не возражал и каждый день с неохотой выполнял нудную процедуру бритья. Муж подкрался ко мне сзади и крепко обнял за талию, уложив подбородок мне на плечо. Мы любовались видом оживлённого города, вдыхали свежий воздух, подставлялись потокам ветра, что прилетали со стороны реки, и я чувствовал умиротворение, окутывающее нас обоих. Это было упоительное чувство.
– Ваше величество! – внезапно распахнувшаяся дверь заставила меня вздрогнуть и обернуться.
В апартаменты вбежала эльфийка, которую мы наняли, чтобы она присматривала за Виктором. Глаза её были широко распахнуты, она пыталась что-то сказать, но задыхалась, и я на мгновение почувствовал, как сердце упало в пятки.
– Что такое? Что случилось? – я приблизился к ней и взял её руки в свои, заглядывая в глаза. – Что с Виктором?
– Он… он…
Я не дослушал и выбежал из комнаты, в несколько прыжков преодолев короткую лестницу и вбежав в покои, которые мы отвели моему брату. Светлые, лёгкие,
– Виктор? – позвал я, стараясь говорить как можно более мягко и скрыть своё волнение.
Порой случалось, что он вдруг впадал в самую настоящую истерику, и зрелище это было, пожалуй, страшным. Он мог кричать, метаться туда-сюда, круша всё на своём пути и не обращая внимания на собственные травмы. В эти мгновения его невозможно было усмирить, но, благо, он всегда быстро успокаивался. И непривычное поведение мужчины меня слегка напрягло.
– Льюис, – несколько неловко проговорил он, а затем быстро приблизился и обнял меня, ошарашенного и замершего.
Аэлирн, влетевший следом за мной, остановился, изумлённо глядя на нас. Виктор поднял голову и улыбнулся – широко, лучисто, тепло. Сердце моё едва не разорвалось от сладкой боли, и я медленно опустился на колени, уткнувшись головой в живот брата. Павший приблизился к нам, опустил ладонь мне на плечо.
– Аэлирн, рад тебя видеть, – проговорил он и крепко заключил остолбеневшего мужчину в объятия.
Мне стоило огромных сил не разрыдаться. После стольких лет тщетных попыток вернуть его душу из Долины, я был уверен, что более никогда не услышу его голоса, не увижу его улыбку, никогда более не смогу ощутить его бережные и сильные объятия. И теперь, столь внезапно, без чьей либо помощи, он точно очнулся от слишком долгого сна. Руки его всё ещё были слабы, но он заставил меня подняться, обхватил лицо ладонями и крепко поцеловал. Всё внутри меня перевернулось с ног на голову, я подхватил его на руки, принимаясь кружить по комнате, исступлённо целуя тонкие, прохладные губы.
Какое ликование окутывало мою душу в эти мгновения! Я будто заново родился. Словно скинул пыль пережитых мук и задышал по-новому. Его поцелуй был сладок, как первый глоток вина, как горный воздух, как прикосновение лаванды. Оторвавшись от его губ, я засмеялся. Боги, как давно я не смеялся столь легко и беспечно! Сладкое спокойствие растекалось по венам, точно мёд. Аэлирн, закрыв лицо руками, кажется, плакал, но пытался скрыть то, и Виктор, спрыгнув с моих рук, мгновенно подбежал к нему, укутывая своими объятиями. Я мог бы глядеть на это вечно, как никогда сильно я желал быть самым обычным человеком, который может проводить сколько угодно времени со своей семьёй. Именно поэтому я отослал прибежавшего было слугу, указав накрыть стол на главном балконе. Виктор был столь худ и бледен, что я не мог бы не накормить его перед тем, как круговерть императорских дел займёт мою голову. Больше времени ушло на то, чтобы успокоить Аэлирна. В последнее время он был особенно ранимым, и я старался лишний раз не указывать ему на это. Пусть. Мы оба с ним прошли через многое, и теперь слёзы мужа казались мне глотком свежего воздуха. Если он позволил себе такое, значит, расслабился, почувствовал, наконец, безопасность, которую я ему пытался подарить всё это время. Я с улыбкой наблюдал за тем, как Павший заставляет Виктора переодеваться. Почти как тогда, целых двадцать лет назад, когда мы вышли из Туннеля. Воспоминания о том дне заставили меня тихо прыснуть в кулак. Мужья поглядели на меня с любопытством, но я лишь осторожно улыбнулся им и кивнул, показывая, что всё в порядке. Они ехидничали между собой так, словно не было всех этих лет бескрайней тоски и тщательно скрываемой боли. Будто Виктор всегда был здесь, никогда не переходил грань. Мы не спрашивали у него, что же произошло, как он вдруг смог преодолеть порог смерти. Но я был абсолютно уверен, что мрак Павшего его не коснулся, не очернил его души, и был оттого спокоен.
На открытом огромном балконе сейчас царила прохладная тень – солнце ещё не добралось сюда. Небольшой столик был тщательно и почти педантично накрыт. Лёгкое яблочное вино в глиняном кувшине особенно привлекало мой взгляд, но и от салата я бы не отказался после любовных утех, что лишь усилили мой голод. Конечно, я был бы в восторге от мяса, но на завтрак его здесь не подавали чисто из принципа. Воевать с поварами мне хотелось меньше всего – ещё чего доброго отравят. Виктор поглядел на это с зелёной тоской, и я улыбнулся, а затем подозвал слугу и попросил привести одного из кормящих. Мой брат наблюдал за этим с лёгким недоумением, любопытством и едва контролируемой жаждой.