Камчатка
Шрифт:
– Пойдем со мной в папину комнату, – сказала бабушка. Дверь в нее она всегда запирала, чтобы уберечь от разрушительных набегов Гнома. Папина комната была миниатюрной вселенной: «черная дыра» нанесла бы ей невосполнимый урон.
Против ожиданий, воздух в папиной комнате был свежий. Сразу ясно: бабушка ее постоянно проветривает. У окна так и стоял папин телескоп. Кровать заправлена: чистые простыни, все как полагается. На стене над изголовьем – флажки и вымпелы местных спортивных клубов и тогдашних благотворительных организаций: «Ротари-клуба», «Клуба львов»… В углу – книжный шкаф, где хранилась добрая половина серии «Робин Гуд»: благодаря издательским чудесам той эпохи мы с папой читали в детстве абсолютно одни и те же книжки. Например, «Дэвида Копперфильда» в переводе некой Марии-Нелиды
На письменном столе я обнаружил полностью укомплектованный батальон оловянных солдатиков, идущих в атаку на незримого врага. На полке на высоте глаз – коллекция машинок, поражавших своей миниатюрностью и искусно выполненными деталями, куда там моим «мэтчбоксам»! А еще – несколько авиамоделей и красный парусник с мачтой чуть ли не до потолка.
– Все как было, – заметил я, пока бабушка рылась в шкафу.
– Да, ничего не изменилось.
– Ты могла бы все убрать на чердак и приспособить комнату для себя, – сказал я, вдохновляясь примером бабушки Матильды, которая упаковала все мамины вещи в коробки, а в ее прежней комнате устроила выставку сувениров из своих поездок – шляп, шалей, кукол. (Самой эффектной была танцовщица фламенко в платье с метровым шлейфом.)
– А зачем мне еще одна комната? – возразила бабушка со своей обычной прагматичностью. – Ну-ка, примерь.
Она дала мне футболку и бермуды, пахнущие нафталином, но чистые и почти новые. Странно было подумать, что когда-то эта одежда была впору моему папе.
– Ты по нему очень скучаешь? – спросил я, расстегивая рубашку.
– По твоему папе? Конечно скучаю. Но не забиваюсь в угол и не плачу, если ты об этом спрашиваешь. Прошлого не воротишь. По мне пусть все идет как идет, и о большем я не прошу. Вот только жаль, что я вас так редко вижу. Ну как, подходит? Примерь штаны.
– Здесь можно игровую комнату устроить, – заметил я. В общем-то я ничего не имел против перспективы, чтобы бабушка сложила папины вещи в коробки… и отдала мне.
– Я в ней и так играю. Для меня она – как машина времени, – сказала бабушка, распахивая дверцу шкафа, чтобы я мог посмотреться в зеркало. – Иной раз зайду прибраться, попадется под руку что-нибудь… любой пустяк: фотокарточка, школьная тетрадка, рубашка… гляжу на нее, как зачарованная, и все снова встает перед глазами. Чуть ли не слышу голос твоего папы – не нынешний, а тогдашний, конечно, – как он кричит в коридоре, требует принести молока или чистые носки…
– Он и с мамой так себя ведет. Но мама ему не потакает.
– Правильно делает. Кое-что переменилось к лучшему.
Бабушка подошла сзади, чтобы посмотреть на меня в зеркале. Ей все понравилось, за исключением моих волос – она безуспешно попыталась пригладить их рукой.
– А другое – к худшему О качестве больше не заботятся – все делают тяп-ляп, чтобы сразу расползлось и пришлось покупать новое. Думаешь, нынешняя футболка так долго продержалась бы? Вот чем хороши приятные воспоминания – сколько их ни перебирай, они не тускнеют. И места не занимают! А главное, – сказала бабушка и так чмокнула меня в ухо, что я едва не оглох, – их никому не украсть!
68. Папа спускается на дно
Не знаю уж, действительно ли в прежние времена все делали так добротно, как уверяла бабушка. Но плот, построенный дедушкой для папы, действительно оставался в целости и сохранности больше двадцати лет. Размерами он был метр на полтора, так что на нем спокойно умещались двое взрослых или трое детей. По всему чувствовалось, что делал его человек умелый или как минимум старательный: он использовал шурупы, хотя мог бы обойтись гвоздями, доски настила покрыл лаком, чтобы не впитывали воду, бревна соединил металлическими скрепами. Дедушка отыскал плот в сарае и перевез к озеру. Жаль только, куда-то запропастилась мачта, на которой, как рассказывал папа, обычно реял флаг с черепом и костями, сделанный бабушкой под его руководством. Когда дедушка подъехал на пикапе с плотом в кузове, нельзя было сказать, кто больше сиял: дедушка – от гордости за свою
На берегу остались кеды, носки и дедушка – его вес превосходил грузоподъемность судна (такой тяжести, верно, не выдержал бы даже «Кон-Тики»). Я предложил дедушке хотя бы залезть вместе с нами в воду, но он и слушать не захотел – заявил, что с места не сдвинется, понаблюдает за нами со стороны. Папа подвернул брюки, велел мне сесть на плот и оттолкнул его от берега.
И мы поплыли. И вышли на середину озера. Папа греб руками, как веслами. И рулил тоже руками. Я лежал на животе и, заслонившись ладонями от солнца, пытался разглядеть дно. Дедушка говорил, что озеро здесь было не всегда. Много лет назад, задолго до того, как он купил эти земли, здесь был карьер по добыче мрамора. Видно, кто-то переусердствовал – дорылся до водоносного слоя. Вода ударила фонтаном, точно нефть в кино, и затопила весь карьер. Хозяевам пришлось искать другое место. Папа клялся, что на дне озера осталось оборудование, домики владельцев карьера и даже целые деревья (их верхушки торчали из воды близ противоположного берега, принадлежавшего нашим соседям Подетти) и что все это он видел собственными глазами, когда нырял с самодельной тростниковой трубкой. Я слушал его не без скептицизма – история казалась слишком красивой, чтобы оказаться правдой. Много ли наберется на свете людей, у которых в двух шагах от дома есть личная Атлантида?
Со временем я удостоверился, что ни дедушка, ни папа не лгали. Под водой мне встретились и обросшие водорослями механизмы, и домик без крыши – я побывал внутри него и выплыл через дверь, и стволы деревьев – между их ветвями сновали мальки. Но в тот раз, с плота, я ничего не увидел, кроме растений с крупными веретенообразными листьями, которые гипнотически трепетали, а ближе ко дну терялись во мраке.
Папа загребал руками попеременно, стараясь, чтобы плот не сносило течением. Он вымок до нитки, но, похоже, это его ничуть не волновало.
С берега нам махал дедушка.
– Мог бы с нами искупаться, – сказал я.
– Дедушка не умеет плавать.
– Как это «не умеет»?
– Ты думаешь, все ходят в бассейн? Дедушка с самого детства работал. Его мама не могла оплачивать занятия плаванием.
– А как же он тебя отпускал купаться? Не боялся? А если бы у тебя с плотом что случилось? Как бы он тебя спас?
– У него была моторка – она всегда стояла у причала. Но он говорит, что никогда за меня не боялся. Я хорошо плавал. Он в меня верил. Дедушка считает: чем раньше научишься обходиться собственными силами, тем лучше. В этом я с ним согласен. Не зря же я с детства показывал тебе город и приучил ходить по улицам без провожатых.
– И все-таки один раз я потерялся.
– Но с тех пор больше не терялся, правда?
Папа кружил по озеру с определенной целью – искал один столб, старую опору линии электропередачи, выступавшую над водой всего лишь на метр. Папа хотел проверить, сохранились ли надписи, которые он нацарапал перочинным ножом. Но столба нигде не было видно.
– Наверно, убрали. Или сгнил, скорее всего. Мы всегда к нему плавали втроем – я и дружки мои, младший Подетти и Альберто, племянник Сальватьерры. Однажды Подетти залез на столб и начал изображать знаменитые скульптуры. Роденовского «Мыслителя», потом Давида Микеланджело – такую кокетливую рожу скорчил, просто умора. «А теперь, – говорит, – фонтан «Ангелочек»!» Спустил трусы и начал нас поливать. Ну не дурак ли! Поливает, а сам гогочет, как гиена, но тут мы с Альберто налегли на весла, а его бросили на столбе. Он пол-озера проплыл, пока нас не догнал. Папа все греб и греб, не зная устали. Глядеть в воду мне надоело, и я перевернулся на спину. Подставил живот солнцу, прикрыл глаза и больше уже ни о чем не думал, а папа тем временем рассказывал историю за историей. Словно не мог завернуть кран воспоминаний. Я и сам не заметил, как перестал его слышать. Все плыть и плыть – это же такое наслаждение, наверно, почти как парить в воздухе. Возможно, я даже задремал на пару минут.