Камчатские экспедиции
Шрифт:
Наш корабль плыл, как кусок мертвого дерева, почти без всякого управления, и шел по воле волн и ветра, куда им только вздумалось его погнать. Я старался поднять мужество своих матросов и уговаривал их (ибо силу я уже не мог применить, так как люди были близки к отчаянию), чтобы они не падали духом и не отказывали мне в помощи по мере оставшихся сил.
Я обещал им, что если мы, с Божьей помощью, вскоре увидим землю, мы сразу же причалим туда, чтобы спасти свою жизнь, — пусть то будет хоть какой бы то ни было берег, затем, быть может, найдем какие-нибудь средства, чтобы обеспечить дальнейшее наше возвращение.
В таком ужасном состоянии мы дрейфовали по морю в разных направлениях до 4 ноября, когда в 8 часов утра увидели землю — высокие горы, покрытые снегом.
В течение долгого времени мы не могли определить свое положение по Солнцу. Вместе с тем вследствие продолжительного плавания в шторме и непогоде мы не были уверены в правильности сделанных нами определений, встреченные же нами земли были неизвестны не только нам, но никому на свете.
Ввиду этого мы и не имели никакой возможности с точностью определить землю, которую мы, наконец, увидели, тем более что в течение пяти месяцев плавания мы ни разу не встретили на своем пути изведанную и описанную землю, исходя из чего могли бы исправить и привести в порядок наши судовые журналы и расчеты.
Мы не имели ведь даже морской карты, которой могли бы руководствоваться, но шли как слепые, ощупью, не зная, куда идем. Единственным нашим пособием была чистая меркаторская карта, которую мы сами себе изготовили перед выходом из Камчатки и на которой мы ежедневно отмечали суточный переход во время плавания к востоку; по этому же пути нам следовало возвращаться обратно.
Все это получилось бы в конце концов неплохо, если бы нас не ввела в заблуждение неоднократно уже упомянутая мною неправильная карта.
Мы находились еще на довольно большом расстоянии от земли и с наступлением вечера вследствие темноты и облачности не могли ее разглядеть, ветер же очень усилился. Мы были вынуждены в течение ночи поставить много парусов, чтобы нас не поднесло близко к берегу. На следующее утро, то есть 5 ноября, мы обнаружили, что все главные снасти по правому борту лопнули, а под рукой не было людей, которые могли бы при помощи обычных инструментов их починить.
Оказалось также, что ванты на грот-стеньге также разорвались с правой стороны, почему пришлось убрать грот-марс и грот-рею, чтобы не потерять грот-мачты. Увидев, что мы находимся в таком угрожающем и беспомощном состоянии, я доложил об этом капитан-командору Берингу, который уже в течение многих недель не покидал постели.
Он приказал собрать в его каюту всех старших и младших офицеров, а также всю команду, чтобы держать совет: как поступить лучше всего, чтобы добиться спасения? При этом пришлось принять во внимание, что большинство наших людей были больны и значительнейшая часть их уже в течение долгого времени не в состоянии была покинуть постели, так что не оставалось никого, кто бы мог обеспечить управление кораблем.
Наш такелаж, как неподвижный, так и подвижный, был
Поэтому все согласились на том, чтобы высадиться здесь и попытаться спасти нашу жизнь и, если удастся, сохранить также в целости судно. Позднее мы обнаружили, что две главные снасти на фок-мачте также лопнули с правой стороны.
Поэтому мы повернули судно и взяли направление прямо к берегу, поставив столько парусов, сколько имели возможность держать. Из опасения за сохранность мачт мы вынуждены были поставить лишь небольшое число парусов, а потому приближались к берегу очень медленно.
Ветер был северный, и шли мы курсом WSW и SW. Лотом определили глубину в тридцать семь саженей при песчаном грунте; спустя несколько часов, а именно ровно в 5 часов вечера, лот показал глубину двенадцать саженей при таком же грунте.
Мы бросили якорь и стравили три четверти каната. Ровно в 6 часов наш якорный канат как раз позади клюзов лопнул. Нас понесло большой и сильной волной, которая разбивалась о каменный риф.
Несколько раз волны ударяли в наш корабль с такой силой, что все судно содрогалось, и мы опасались, что палуба не выдержит тяжести волны. Бросили лот, глубина оказалась пять саженей, и все же мы дважды ударились днищем корабля о камни. Бросили другой якорь, канат его немедленно разорвался, и пользы от него было столько же, как если бы его вовсе не бросали.
Не могу не рассказать при этом, как, при всех наших неудачах, нам улыбнулось неожиданное счастье. Дело в том, что мы не успели бросить третий якорь, что по морским правилам обязаны были сделать. Если бы это было сделано, то мы, конечно, потеряли бы и этот якорь и, следовательно, у нас не осталось бы ни одного якоря, которым могли бы удержаться на месте после благополучного перехода через каменную гряду.
Пока мы были заняты подготовкой к спуску третьего якоря, наш корабль перебросило волнами через каменную гряду, и мы оказались в спокойной тихой воде. Мы бросили якорь на глубине четырех с половиной саженей на чистом песчаном грунте, примерно в трехстах саженях от берега, и остались там стоять в течение всей ночи в ожидании наступления дня.
Впоследствии мы узнали, что по побережью этого острова, на всем его протяжении, нет другого места, пригодного для причала судна, кроме этой единственной бухты. Повсюду в других местах остров окружен большими каменными рифами, простирающимися в море на расстояние более половины немецкой мили.
Место, где нам удалось проскочить, настолько узко, что пройди мы на двадцать саженей севернее или южнее, мы неизбежно сели бы на каменный риф, и ни одному из нас не удалось бы спасти свою жизнь. В то время, когда мы бросали якорь, уже было совершенно темно, и мы отнюдь не могли выбирать места, где его бросить, а должны были делать это наудачу.