Камень 1993. Книга 2
Шрифт:
— Девять двадцать, — я удивленно всматривался в цифры на экранчике «Монтаны».
Дюс и вправду не пришел.
Накануне вечером
— Да чудной он всегда был, — доверительно понизив голос, сказала одна из старушек, сидящих на лавочке перед подъездом. — Тихий, замкнутый, всегда с мамкой.
И без того длинный рабочий день Маши продолжался. Неутомимый Рогов был рядом, внушая своей фигурой и обгоревшим лицом благоговейный ужас. Спорить с ним никто не хотел, поэтому сразу несколько соседей по очереди легко открыли им двери и поведали
— Провожал ее, — вспоминал, прищурившись, пожилой сосед-ветеран. — Цветы вроде даже дарил. А так… Не скажу, что они вместе были.
— Лилечка его избегала, — уверяла женщина в бигуди, перейдя на шепот из страха быть услышанной другими соседями.
— А что так? — зацепилась за этот факт Маша.
— Так он это… — женщина выразительно покрутила пальцем у виска. — Ну, ненормальный.
— Прям на учете стоял? — уточнил Рогов.
— Ну… — смутилась соседка, запахивая драный цветастый халат. — Я свечку-то не держала, но с ним мой Игнат учился. Так Володька ни с кем не общался, после уроков его мать забирала, даже в восьмом классе.
— А успеваемость у него какая была? — Маша делала пометки в блокноте. — Двоечник?
— Серединка на половинку, — ответила женщина. — На троечный аттестат ему натянули, а потом он, насколько я знаю, пошел в дворники. Ни в технарь, ни в путягу его не взяли.
— А уехал давно? — спросила девушка, не отводя взгляда от записей.
— Пару лет назад где-то, — соседка в бигуди закатила глаза, вспоминая. — У него дед умер, и Володька в освободившуюся квартиру перебрался. Все еще удивлялись, как мать-то его отпустила.
— Строгая была? — Маша взглянула в глаза женщине. — Или чересчур заботливая?
— Скорее второе, — хмыкнула соседка. — Понимала же, что у Володьки жизнь не складывается… Вот и носилась с ним, как курица с яйцом. Да, в принципе, и потом, говорят, ходила к нему чуть не каждый день. Сестра его, Олеська, так та нормальная, но маманька ее со свету сживает. Видимо, не может простить, что у сына с башкой не очень, а Олеську бог миловал.
— Мне кажется, они таким образом пытались его социализировать, — этажом ниже, как оказалось, жила учительница русского языка, преподававшая в средней школе Увальцеву.
Почтенной даме было уже за восемьдесят, однако выглядела она гораздо бодрей и моложе матери подозреваемого, которая в свои сорок четыре превратилась в уродливую старуху. На пенсии ей было скучно, и гости из органов оживили серую пятницу.
— Как это? — Маша с удовольствием потянула из аккуратной маленькой чашечки ароматный чай.
Учительница не просто пустила их, но и усадила за стол, не принимая возражений. Хотя было видно, что зажиточной ее назвать трудно. Старые потертые обои, заботливо прикрытый ковровыми дорожками разваливающийся паркет, стандартная мебель из ДСП. Из нового в квартире был разве что настенный календарь с яркой фотографией петуха — символа года.
— Видите ли, — хозяйка говорила четко, словно читала новости на телевидении, — Володя рос замкнутым ребенком. Хотя и мать, и отец души в нем
— А сестра на что? — удивленно уточнил Рогов.
— Вы знаете, — пожилая учительница смутилась, — соседи считают, что Олеся у Аделаиды Павловны как обслуга, она ее поэтому будто бы подле себя держит. И не станет матери, сестра тут же от Володи отвернется. Сама я этого не могу утверждать, давно с ними не общалась… Но дыма, как говорится, без огня не бывает. Олеся же и сама еще совсем молодая, да и симпатичная. Ей ведь тоже женского счастья хочется. А не за братом всю жизнь ухаживать…
— А почему, кстати, они разошлись? — уточнила Маша. — Их родители?
— Видите ли, — со вздохом произнесла хозяйка квартиры, — у матери Володи в какой-то момент начались проблемы с алкоголем. Аделаида вообще довольно нестабильна, но тогда все дошло до того, что она, будучи под градусом, что-то совершила… Отсидела в тюрьме, потом вышла, и Петр подал на развод. Вообще, о нем все отзывались как о достойном человеке, он искренне пытался помочь. И Олесю воспитывал как родную, даже дал ей не только свою фамилию, но и отчество.
Вот почему Увальцева говорила о детях так, будто у них разные отцы, поняла Маша. Так и было. Интересная деталь, как, впрочем, и отсидка Аделаиды Павловны. Надо бы сделать запрос по ней, решила девушка и сделала в блокноте пометку. И вот теперь, после восьмерых опрошенных соседей, каждый из которых, кроме учительницы, доверительно сообщал, что у Володи Увальцева не все дома, помощница следователя едва успевала записывать за бойкой пенсионеркой на лавочке у подъезда.
— Адка откуда-то из-под Вологды, — рассказывала она. — Говорят, по молодости ее снасильничал кто-то, от него и Олеська родилась. А Петя Увальцев, светлая ему память…
— Он умер? — нахмурилась Маша.
— Разбился, — со вздохом покачала головой старушка. — На цементовозе работал, не справился с управлением на скользкой дороге.
— Так…
— Человек золотой был!..
— Да! Да! — подтвердили еще две пенсионерки, сидящие рядом с рассказчицей.
— Петька Аделаиду пригрел, с дочкой ее взял, как родную принял. Потом Володька родился.
— А сидела она за что? — поинтересовалась Маша, надеясь, что всезнающая бабулька в курсе и этого.
— А за убийство, — ответила та.
— Ну, ни хрена себе, — покачал головой Рогов.
На город уже опускались сумерки, но погода стояла не по-августовски теплая, и двор был полон людьми. Дети ползали по облезлой «паутинке», скрипели несмазанными качелями и ковырялись в грязном песке. Взрослые, поглядывая на девушку в форме, опасливо прятали сигареты и бутылки с пивом. Кто-то возвращался с работы и проходил мимо, старательно не замечая помощницу следователя и мрачного оперативника. Другие, напротив, останавливались и вносили свою лепту.