Камень без меча

Шушпанов Аркадий Николаевич

– …Самый лучший из нас в савате – это сэр Персиваль. Хотя он и не француз, а самый что ни на есть русский. Никогда не называл свое настоящие имя и фамилию, говорил, очень известные. Он из дворянского рода. Рыцарем стал давно, еще до декабристов. Там разные были тайные общества, а он вот к нам… Много жил во Франции и там научился фехтованию и савату. Его учил сам Кассо, первый известный мастер. И потом Персиваль часто брал уроки у великих саватеров. Он много про это рассказывал. Последним его учителем был барон Фенье, самые быстрые ноги Франции даже в семьдесят лет! Тогда за границу не сильно-то и выпускали,

но Персиваль уходил через Броселиандский лес. Тут границ нет. А во французском Броселианде уже выныривал.

– А сейчас он где? – спросил оруженосец.

– Не знаю, – ответил Ланселот, глядя на огонь. Потом добавил: – Я видел его грань меча. Там, у Мэтра. Он тоже продал свой Экскалибур.

Кукушкину стало неловко, будто это он был в чем-то виноват. Тогда Санчо опять перевел тему на боевые искусства.

– Это он вас всех обучил савату?

– Не только. Но со мной он много занимался, чем-то я ему нравился. Может, тем, что земляк. А фехтование мне преподавал сам Артур. Кстати, знаешь, какой у него стиль рукопашного боя? Баритсу.

– Чего?

– Помнишь, как Шерлок Холмс с профессором Мориарти над водопадом разобрался? У них борьба такая была. На самом деле она называлась «бартитсу». Тогда в Лондоне тоже было много разных школ. Артур же – чистокровный англичанин. Между прочим его на самом деле зовут Артур, даже имя в Ордене менять не пришлось. Услышал про модное искусство самозащиты и обучился ему. Такие вот мы старьевщики. Все подбираем, что теперь никому почти не нужно. Фехтование, бартитсу, Экскалибур. И даже донкихотство.

Костер треснул, словно бы поддакивал. В его потрескивании тонул и так еле слышный шепот озера.

Глава 7

Идет охота на волков

«Парень старается», – говорил себе Ланселот всю следующую неделю.

Каждое утро Санчо отправлялся в школу, но по пути сворачивал и приходил к наставнику. Довольный рыцарь помимо тренировок загрузил ученика работой по дому, от чистки картошки до сгребания листьев: «Тоже постижение боевого искусства!» Но к кузнечному ремеслу и заточке клинков не допускал: «Созерцай – и только!»

Кукушкин старался, хотя болело решительно все. Руки, ноги и прочее отчаянно не хотело привыкать ни к физическому труду, ни к упражнениям. К тому же Ланселот видел, что на Санчо давит бремя меча, тот незримый камень, который носил на душе каждый из Ордена и который в конечном итоге толкал их на отступничество. Правда, когда в его жизни появился ученик, сам рыцарь этот груз ощущать почти перестал.

Ланселот показал Санчо, как и обещал, всего пару ударов кулаком и три удара ногой: один прямо по голени («Ребром ботинка бей, снизу вверх, а не лягай подошвой!»), другой останавливающий, если кто-то атакует тебя, и еще один носком в низ живота. Кроме того, продемонстрировал несколько трюков, как быть, если тебя схватили, – вроде очень болезненного сжимания носа или не менее болезненного захвата за самые кончики пальцев. Санчо морщился, но довольно хмыкал, представляя, как применит это на некоторых в школе. Но упованиям пришел конец, когда Ланселот настрого запретил ему ввязываться в какие-либо потасовки.

Сават, учил рыцарь, это что-то вроде шахматной партии с помощью ног, где все решает изящный маневр. Санчо, было, заявил,

что ловчить и хитрить – это как-то неблагородно. Ланселот ответил, что в боевых условиях мораль разворачивается на сто восемьдесят градусов по сравнению с мирным временем. Что плохого в том, если выиграешь бой хитростью, без убийства?

Кукушкин хотел спросить, а не эта ли привычка хитрить рано или поздно толкает рыцарей сдаваться, когда они обманывают самих себя. Но промолчал. Ланселот же заставлял его тренироваться до двадцать седьмого пота. Кукушкин сбивал костяшки в кровь, когда молотил голыми руками по мешку с опилками.

Несмотря на это, сават он полюбил куда больше другой французской дисциплины – паркура. Но Ланселот оборудовал во дворе полосу препятствий и упорно гонял по ней неловкого оруженосца, а затем обещал отвести на ближайшую стройку.

– А ты думал, как я тебя тогда догнал в первый день? Срезал дорогу через все заборы и сараи. Меч-то я чувствовал.

– Рыцари должны на конях скакать, – запротестовал Кукушкин, – а не по стройкам лазать, как пацаны!

– Оруженосцев издавна учили карабкаться на стены и преодолевать рвы, – сказал Ланселот. – Причем в доспехах. Иначе как бы они замки потом штурмовали? Так что тебе еще повезло.

– Я толстый! – честно заявил Санчо.

– Вот и похудеешь заодно.

Сам Ланселот поражал ученика скоростью движений. Тот слышал, что Брюс Ли, к примеру, мог выполнять удары, которые не успевала фиксировать кинокамера, и ему даже приходилось замедляться. Но Брюс Ли никогда не был в том Броселианде, куда Санчо с Ланселотом путешествовали теперь каждый день. Хотя выражение «каждый день» теряло здесь всякий смысл. На самом деле, прикидывал Санчо, они провели в Мировом Лесу, наверно, месяцы, если считать по здешнему времени.

Он действительно чувствовал, что начинает худеть, а беспощадный Ланселот ежедневно начинал их тренировку с пробежки по лесным просекам, заодно обучая Санчо ориентироваться. У Броселианда имелись парадоксы не только времени, но и пространства. Расстояние между двумя точками, если знать тайный путь, было куда короче земного. За пару дней можно было пройти пешком столько, что выйти в человеческий мир уже где-нибудь в Америке.

Для постоянных тренировок Ланселот выбирал одно и то же место немного в стороне от озера. Под большим валуном рыцарь прятал две пары старых кожаных боксерских перчаток, хотя показывал и такое, чего в перчатках никак не сделаешь. Для фехтования прятать ничего было не нужно: все свое рыцари носили с собой.

А фехтование на Экскалибуре тоже оказалось гораздо более хитрым делом, чем думалось Санчо. Сначала нужно было научиться вызывать его одним мысленным движением. Что-то такое было еще у самураев, когда успех в поединке зависел от мгновенно обнаженного меча. Экскалибур приходил сам в минуту сильного стресса, но рыцарь, учил Ланселот, должен уметь призывать его в любой момент.

Санчо пыжился, точно ковбой, что пытается овладеть искусством выхватывать револьвер из кобуры, а тот в последний момент обязательно чем-нибудь да зацепится. Ланселот сначала просто смотрел на эти ужимки, затем принялся неожиданно атаковать оруженосца, каждый раз приставляя свой Экскалибур к его горлу или груди. Кукушкин сначала не успевал парировать, а потом вдруг сумел.