Камень для Дэнни Фишера
Шрифт:
Мама будет очень сердиться на меня. Жаль, припомнил я, начиная дремать, жаль, что это случилось именно в тот день, который так хорошо начался.
Лай собаки стал громче, и где-то смешавшись с его хриплым эхом, послышалось, как чей-то голос зовет меня. Я попробовал раскрыть глаза, но не смог. Я так устал. Но голос стал громче, настойчивей. — Дэнни! Дэнни Фишер! — Глаза у меня раскрылись, и я увидел, как неверный белый свет луны отбрасывает невероятные тени в котловане. Мужской голос снова позвал меня.
Я с трудом поднялся на ноги
Луч фонарика опустится в котлован и задвигался в поисках меня. Я знал, что они меня не могут услышать, и поэтому побежал за лучом света, стараясь попасть в него. По пятам за мной бежала собака, по-прежнему лая.
Вдруг свет попал на меня, и я остановился. Закрыл глаза руками, так как свет резал их. Мужской голос прокричал: «Вот он!»
Другой голос раздался в темноте надо мной. — Дэнни! Дэнни! — Это был голос отца, — Ты жив?
Затем послышался шум и шорох гальки, когда мужчина стал спускаться по склону ко мне. Плача, я подбежал к нему. И почувствовал, как меня подхватили на руки. Он весь дрожал. Тут я ощутил его поцелуи на своем лице. — Дэнни, у тебя все в порядке? спрашивал он.
Я прижался к нему лицом. Лицо у меня было исцарапано и горело, но мне было приятно чувствовать грубое сукно его костюма. — Все в порядке, папа, ответил я всхлипывая. — Но мама будет сердиться, я написал в штаны.
Что-то похожее на смех булькнуло у него в горле.
— Мама не будет сердиться, — заверил он меня. Подняв голову в направлении берега, он закричал: «У него все в порядке. Бросайте веревку и вытащим его».
— Не забудь песика, папа, — сказал я. — Его тоже надо вытащить.
Отец нагнулся и потрепал пса за ухом. — Если бы не его лай, мы бы и не узнали, где ты. — Вдруг он повернулся и посмотрел на меня. — Не из-за него ли ты тут оказался?
Я покачал головой. — Пол и Эдди сбросили меня сюда, потому что я еврей.
Папа как-то странно посмотрел на меня. Веревка упала нам под ноги и он нагнулся, чтобы поднять ее. Я с трудом расслышал слова, которые он пробормотал: «Район новый, а люди те же самые».
Я не понял, что это значит. Он завязал веревку у себя на поясе и подхватил меня одной рукой, а другой — собаку. Веревка натянулась и мы начали подниматься по склону.
— Папа, ты ведь не сердишься?
— Нет, Дэнни, не сержусь.
Я некоторое время помолчал, пока мы медленно продвигались по склону, — Тогда ничего, если я оставлю собаку себе, папа? — спросил я, — Он такой милый пес. — Пес, видимо, знал, что я говорю о нем, его хвост застучал по боку отца. — Мы назовем его Рекси Фишер, — добавил я.
Папа посмотрел вниз на щенка и затем на меня. Он рассмеялся:
— Ты хочешь сказать, мы назовем ее Рекси Фишер. Это не он, а она.
В комнате было темно, но мне было тепло
Глаза у меня были широко раскрыты от изумления, но я больше не боялся. Бояться нечего. Я ведь у себя в доме, в своей собственной комнате.
Вдруг глаза у меня стали закрываться. Я повернулся в постели и задел рукой за стену. Она была шершавой от свежей краски.
— Я люблю тебя, дом, — прошептал я, засыпая.
Под кроватью пошевелилась собака, и я свесил руку вниз. В ладони у себя я почувствовал ее холодный нос. Я почесал пальцами у нее за ухом.
Шерсть у нее была влажная и прохладная. Мама заставила папу выкупать Рекси, прежде чем разрешила пустить ее в мою комнату. Она полизала мне пальцы.
— Я люблю тебя, Рекси, прошептал я.
Ощущение теплоты, удобства и причастности пронизывало все мое существо. Постепенно я почувствовал, как остатки напряженности покидают меня, и погрузился в ничто, то есть сон.
Я был дома. И первый день моей жизни, который я запомнил, отошел во вчера, а все дни моей жизни стали завтра.
Все дни моей жизни
Книга первая
Глава 1
Солнышко тепло прижалось к моим закрытым векам. Слегка потревоженный, я прикрыл глаза рукой и беспокойно зашевелился на подушке. Несколько минут мне было хорошо, затем свет как-то подполз мне под руку и отыскал меня. Я перестал прятаться от него и сел в постели, протирая глаза. Я проснулся.
Потянулся. Зевнул. Откинул волосы с глаз и сонно посмотрел в окно.
Было светлое, ясное утро. Я хотел было еще поспать, но мои окна выходили на восток, и первые лучи утреннего солнца все время попадали мне в глаза.
Я лениво осмотрелся. Одежда моя ворохом лежала на стуле. Теннисная ракетка с наполовину натянутой сеткой, которую мне все некогда было починить, стояла у комода. Старый будильник на комоде рядом с расческой и щеткой для волос показывал четверть восьмого. Красный с белым галстук школы имени Эразма Холла свешивался с зеркала.
Я поискал глазами на полу у кровати свои тапочки. Их не было на месте. Я ухмыльнулся про себя. Я-то уж знал, где они. Рекси обычно утаскивала их под кровать и делала из них себе подушку. Я потянулся вниз и погладил ее. Она подняла голову и лениво помахала хвостом. Я еще раз погладил ее и забрал у нее шлепанцы. Затем я встал с постели и надел их.
Рекси закрыла глаза и снова уснула.
Из комнаты родителей послышался слабый звук, когда я проходил мимо раскрытого окна. И тут я вспомнил. Завтра будет большой день — мой день Бар-Мицва. Я ощутил в себе нервную дрожь. Только бы мне не забыть ничего из затейливого еврейского ритуала, который я специально разучивал к данному случаю.