Камень для Дэнни Фишера

Жене моей, Лил, которой я обязан.

На кладбище Горы Сионской можно попасть по-разному. Можно поехать на автомобиле по многочисленным прекрасным дорогам Лонг-Айленда, можно проехать на метро, автобусе или троллейбусе. Много путей ведет на кладбище Горы Сионской, но на этой неделе нет из них такого, который не был бы переполнен толпами людей.

— С чего бы это так? — спросите вы, поскольку в буйном цветении жизни есть что-то пугающее в том, чтобы идти на кладбище за исключением определенных случаев. Но эта неделя,

неделя перед Великими Святыми Днями, — как раз и есть один из таких случаев. Так как именно на этой неделе Господь Бог Иегова собирает вокруг себя своих ангелов и раскрывает перед ними Книгу Жизни. И твое имя записано на одной из этих страниц. На этой странице изложена твоя судьба на будущий год.

В течение этих шести дней книга будет открытой, и у тебя будет возможность доказать, что ты достоин Его доброты. В течение этих шести дней ты занимаешься актами благотворительности и послушания. Одним из этих актов и есть ежегодное посещение мертвых.

И чтобы удостовериться в том, что твой визит к усопшим замечен и должным образом учтен, ты подберешь на земле под ногами камешек и положишь его на могилу с тем, чтобы его увидел Ангел-свидетель, проходящий по кладбищу каждую ночь.

Вы встречаетесь в условленное время под аркой из белого камня. На камне над вашей головой высечены слова «Кладбище Горы Сионской». Вас шестеро. Вы неловко смотрите друг на друга, и губы с трудом выговаривают слова. Вы здесь все. Как бы по тайному согласию, не проронив ни слова все вы начинаете двигаться одновременно и проходите под аркой.

Справа от вас здание хранителя, слева — ЗАГС. Здесь, с указанием номера участка и похоронной конторы, даны адреса многих людей, которые ходили с вами по этой земле, и многих, которые ходили по ней до вас. Вы не останавливаетесь, чтобы подумать об этом, так как для вас все, кроме меня, принадлежат ко вчерашнему дню.

Вы идете по длинной дороге, отыскивая определенную тропу. Наконец вы видите ее: белые цифры на черном диске. Вы сворачиваете на эту тропу, читая глазами названия похоронных контор над каждым из участков. Имя, которое вы искали, теперь видно, это черные полированные буквы на сером камне, вы входите на участок.

Маленький старичок с седыми пропитанными табачным дымом усами и бородой торопится вам навстречу. Он робко улыбается, а пальцы его теребят маленький значок на лацкане. Это поминальщик из похоронного бюро. Он прочтет за вас молитву на иврите, этот обычай существует уже много лет.

Вы бормочете ему имя. Он кивает головой как птица, ему известна могила, к которой вы идете. Он поворачивается, и вы следуете за ним, осторожно переступая через тесно расположенные могилы, так как земля здесь дорогая. Он останавливается и указывает рукой, старой дрожащей рукой. Вы киваете, да это та самая могила, и он отступает.

Над головой гудит самолет, идущий на посадку на близлежащий аэродром, но вы не смотрите вверх. Вы читаете слова на памятнике. На вас снисходит мир и спокойствие. С вашего тела спадает напряженность. Вы подымаете глаза и слегка киваете чтецу молитвы.

Он делает шаг вперед и становится перед вами.

Он спрашивает имена с тем, чтобы включить их в молитву. Друг за другом вы отвечаете ему.

Мать.

Отец.

Сестра.

Зять.

Жена.

Сын.

Его молитва похожа на напев, неразборчивая тарабарщина слов, монотонным эхом звучащая среди могил. Но вы его не слушаете. Вы наполнены воспоминаниями обо мне, и для каждого из вас я совсем другой человек.

Наконец молитва закончена, плакальщику заплачено, и он уходит куда-то еще выполнять свои обязанности. Вы оглядываетесь, пытаясь найти под ногами какой-нибудь камешек. Вы осторожно держите его в руке и, как остальные, по очереди делаете шаг вперед к памятнику.

Хотя холод и зимний снег, а также солнце и летний дождь близки мне с тех пор, как вы были здесь вместе в последний раз, мысли ваши опять такие же, какими они были тогда. Я хорошо запечатлен в памяти всех присутствующих за исключением одного.

Для матери — я испуганный ребенок, копошащийся у ее груди и ищущий защиты в ее руках. Для отца — я трудный ребенок, чью любовь было трудно завоевать, и все же она была такой же крепкой, как и моя к нему.

Для сестры — я смышленый младший брат, чьи проделки были причиной любви и страха.

Для зятя — я друг, с которым он делил надежду и славу.

Для жены — я любимый, который ночью рядом с ней боготворил алтарь страстей и соединился с ней в ребенке.

Для сына же, для сына я не знаю, кто я такой, так как он меня не знал.

Вот уже пять камней лежат на моей могиле, и ты, сын мой, удивленно стоишь там. Для всех остальных я реален, но только не для тебя. Тогда зачем же ты стоишь здесь и скорбишь о ком-то, кого ты и не знал. На душе у тебя груз детского неприятия. Ведь я тебя подвел. Тебе так и не пришлось похвастать, как это любят делать дети: «Мой папа самый сильный, или умный, или добрый, или самый любящий». В горестном молчанье со все возрастающим отчаяньем ты слушал такие слова, которые другие говорили тебе.

Не сердись и не проклинай меня, сынок. Если можешь, воздержись от суждений и выслушай историю своего отца. Я был человеком, а значит, был грешен и слаб. И хотя в жизни своей я наделал много ошибок и подвел многих людей, тебя я подвел не по своей вине. Послушай меня, прошу тебя, выслушай меня, сын мой, и узнай все о своем отце.

Вернись со мной к началу, к самому истоку. Ибо мы, бывшие одной плоти, одной крови и одного сердца, теперь сошлись все вместе в одной памяти.

Я возвращаюсь к самому началу памяти, и это день моего восьмилетия. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно разглядываю надписи на перекрестках. Огромный грузовик подъехал к одному из углов и притормозил.

— Этот квартал? — спросил водитель чернокожего грузчика, сидевшего рядом со мной.

Огромный негр повернулся ко мне.

— Этот квартал, мальчик? — спросил он, и на лице его сверкнули огромные белые зубы.

Я так разволновался, что едва мог разговаривать.