Камень, ножницы, бумага
Шрифт:
– Что это такое? – спросил ты, когда я положила его на кровать.
– Открой и посмотри.
Ты развязывал бечевку с такой осторожностью, словно хотел сохранить обертку. В детстве у нас обоих было не так уж много своего имущества, и полагаю, что часть мышления сделаю-сам-и-починю следует за людьми, подобными нам, во взрослую жизнь. Найти деньги, чтобы оплатить нашу свадьбу, было еще одной проблемой текущего года. Все прошло не так, как хотелось бы: ряды стульев в загсе были в основном пусты, ни у одного из нас не было семьи, только горстка близких друзей, живших в Лондоне. Я обожаю кольцо с сапфиром,
– Это журавлик, – объяснила я, пока ты подносил его к свету, и избавила тебя от необходимости спрашивать, в чем смысл такого подарка. – Бумагу традиционно преподносят на первую годовщину свадьбы, поэтому, когда на прошлой неделе на пороге нашего приюта очутился брошенный пудель по кличке Оригами, меня осенило. Я научилась делать бумажные фигурки, просматривая видео на YouTube, и выбрала журавля, потому что он является символом счастья и удачи.
– Это… прекрасно, – произнес ты.
– Он должен принести удачу.
Я знала, что такой подарок тебе очень понравится. Ты самый суеверный человек, которого я когда-либо встречала. На самом деле мне даже нравится, как ты отдаешь честь сорокам, стараешься не проходить под лестницами и ужасаешься, когда люди открывают зонтики в помещении. Я нахожу это милым. Фортуна, как бы она ни проявлялась, – это то, к чему ты относишься очень серьезно.
Я улыбнулась, когда ты сунул поделку в свой бумажник. Интересно, будешь ли ты хранить ее там постоянно? Надеюсь, поскольку мне нравится эта мысль. Если только не подвернется что-нибудь сулящее большую удачу.
– Я не забыл, – смутился ты. – Просто не думал, что мы отметим это сегодня. Технически наша годовщина наступит только в двенадцатом году.
– Это почему?
– Ну, смотри. Мы поженились двадцать девятого февраля две тысячи восьмого года. Сегодня двадцать восьмое. Високосного не будет еще три года.
– К тому времени мы уже можем быть мертвы.
– Или разведены.
– Не говори так!
– Прости.
В последнее время ты был так занят! И я не удивлена, что ты забыл. Кроме того, ты всего лишь мужчина и, стало быть, генетически запрограммирован забывать о годовщинах.
– Тебе придется загладить свою вину передо мной, – улыбнулась я.
И твоя рука скользнула внутрь моих пижамных штанов. Я думаю, ты и без моих записей вспомнишь, чем мы занимались после. Я тебе не говорила, но я загадала желание. Если в следующем году в это время у нас будет ребенок, ты узнаешь, что оно сбылось.
Я понимала, что и в эти выходные тебе нужно поработать, несмотря на нашу годовщину, а студия и в лучшие времена с трудом вмещала троих, поэтому я оставила тебя писать, Боба спать, а сама отправилась на целый день в город. Меня вполне устраивает собственная компания, поэтому я никогда не возражала, если тебе нужно было побыть одному. Я немного побродила по Ковент-Гарден, затем провела пару часов в Национальной портретной галерее. Мне нравится смотреть на все эти лица, и это то место, куда нам не удастся пойти вместе. Из-за неспособности кого-либо узнать, ты, пожалуй, заскучаешь.
Когда я вернулась домой, наша маленькая квартирка в цокольном
«С ГОДОВЩИНОЙ!»
Это было написано снаружи. Три слова внутри были менее предсказуемы:
«Он сказал “да”».
– Что это значит? – растерялась я. Улыбка на твоем лице и выражение твоих глаз уже подсказали мне ответ, я просто не могла в это поверить.
– Перед тобой первый в истории сценарист, которому доверили адаптировать для кино один из романов Генри Винтера, – произнес ты, сияя, как студент, только что забивший победный гол.
– Ты серьезно?!
– Практически всегда.
– Тогда давайте откроем шампанское!
– Думаю, твой счастливый бумажный журавлик устроил мне ангажемент, – сказал ты, вынимая пробку и наполняя стаканы (у нас не было бокалов). – Мой агент позвонил мне совершенно неожиданно, чтобы сообщить, что Генри Винтер хочет со мной увидеться. Сначала я подумал, что мне это снится, ведь ты предложила эту идею только сегодня утром. Однако все оказалось реально! Я встретился с ним сегодня днем.
Мы чокнулись стаканами. Ты только пригубил шампанское, а я сделала большой глоток.
– И?
– Мой агент дал мне адрес в Северном Лондоне и сказал, что я должен быть там ровно в час дня. Меня впустили в массивные ворота. Затем женщина, которая, как я предполагаю, была кем-то вроде экономки, провела меня в библиотеку. Это было как в криминальном романе Генри Винтера, и я почти ожидал, что погаснет свет и кто-нибудь с подсвечником в руках нападет на меня. Но тут вошел он. В реальной жизни он немного ниже ростом, чем мне казалось, но в твидовом пиджаке и синем галстуке-бабочке. Он налил два стакана виски – для начала, – а потом мы просто говорили.
– И он попросил тебя написать сценарий одной из его книг?
Ты покачал головой.
– Нет, он ни разу не упомянул об этом. – Когда ты это произнес, мое возбуждение стало понемногу угасать. – Мы беседовали только о его романах, обо всех, и он задавал много вопросов обо мне… и о тебе. Я показал ему журавлика, которого ты сделала для меня, и это был единственный раз, когда он улыбнулся. Весь день казался таким сюрреалистичным, словно я все это выдумал, но через полчаса после того, как мы Генри расстались, позвонил мой агент и сообщил, что тот хочет, чтобы я написал адаптацию его первого романа «Двойник». Сказал, что, если ему понравится, я смогу это продать! Вот такие фортели!
– Никто не использовал слово «фортели» со времен войны, – поддразнила я. – Возможно, оно могло бы стать словом дня или даже года?
Потом я расплакалась.
Ты предположил, что это слезы счастья, и в некоторой степени так и было.
– Я так горжусь тобой! – воскликнула я. – Теперь все изменится, вот увидишь. Как только ты напишешь первую адаптацию по Генри Винтеру, студии примутся стучать в твою дверь, умоляя написать и для них, – добавила я, убежденная в своей правоте. Потом мы снова чокнулись стаканами, и я допила свое шампанское.