Камень-обманка
Шрифт:
Его все время, с той поры, как оставил Катю, беспокоили мысли о женщине. Бог знает, что она пережила там, в пещере, обнаружив его исчезновение! Как провела одна бессонную ночь?
— Самородки… — пробормотал он. — Это лишь груз в голодной и безвестной дороге. Зачем они здесь, в тайге-ловушке, из которой все равно не вырваться.
Андрей уныло поглядел на скалу возле чаши и грустно усмехнулся: водопад почти размыл одежду кварца, в которую когда-то была упрятана золотая жила, и теперь она тускло мерцала,
«Тут и впрямь везде золото, или у меня бред…» — подумал Россохатский.
Андрея никогда не терзала жадность, не маяли сладкой мукой мечты о состоянии. Но то, что он сейчас видел, был не только капитал, но и сказка. Сотник понял: это Деминское золото, знаменитая Золотая Чаша. Именно здесь был перед смертью Хабара, тут он срубил елочку. А может, это сделал другой, тот, кто стрелял в него.
Россохатский сел, долго сворачивал папиросу — и постепенно его мысли приняли необычное направление. Он подумал о том, что собирается бежать за границу, что там его и Катю ждет нищета, — и медленно вытащил из-за пояса топор.
Ссыпав самородки в карман, подошел к золотой жиле, блестевшей в разрывах кварца. Металл змеился на уровне груди, и рубить было неудобно.
Часто останавливаясь и отдыхая, он все-таки закончил работу и в изнеможении присел на траву. У ног его лежал кусок золота, весом около десяти фунтов, внешне напоминавший рог лося-трехлетка.
Передохнув, Россохатский отрезал от веревки кусок в два аршина и прочно привязал самородок к офицерскому ремню.
Теперь ему захотелось уйти отсюда как можно скорее. Он вспомнил несчастья, которые приносила до сих пор людям эта фантастическая Чаша, а может, хотелось скорее обрадовать Катю, успокоить ее, показать находку.
Но тут же расстроенно пожал плечами. Как выбраться? Всюду над берегом громоздились отвесные скалы, поросшие кедром.
«Однако Демин и Хабара как-то вылезли наверх… — подумал Андрей, застегивая ремень. — Надо что-то делать. Не ахать же тут до смерти!»
Он закинул карабин за спину и, продираясь через кустарник, заковылял вниз по реке. Через сотню саженей путь преградили прижимы и стена облепихи. Андрей повернул назад.
Смеркалось. Россохатский чувствовал себя скверно после всего пережитого — и не решился продолжать поиски в темноте. Обнаружив под скалой небольшое углубление, он подложил под голову камень и лег спать.
Утром, едва рассвело, сорвал горсть сырой смородины, корешок черемши, съел их и, чуть приободрившись, отправился искать тропу.
Он крутился на небольшом куске берега, но везде упирался в скалы, или в кустарник, или в завалы камней.
Поразмыслив, придумал лишь один выход: найти не слишком отвесную скалу, поросшую деревьями, и попытаться с их помощью одолеть крутизну.
Он
Через час удалось подняться на скальный выступ, аршинах в пятнадцати над рекой. Андрей отдышался здесь и огляделся. Одно неверное движение — и он сорвется вниз, ломая или обдирая руки.
Но все же отсюда подъем, кажется, ровнее, и деревьев больше.
В полдень, когда солнце вскарабкалось в зенит, Россохатский, пошатываясь, выбрался из ущелья, и усталость сморила его. Он долго лежал на высоком берегу, хватал воздух ртом то ли от усталости, то ли от нервного потрясения. Наконец поднялся — и торопливо, из крайних сил поспешил к Кате.
Она сидела на берегу Шумака, уронив голову ниже плеч и, казалось, спала. Но, услышав шаги и шуршание осыпи, резко вскочила, обернулась и увидела Андрея.
На ее лице вспыхнула радость, которую тут же сменило выражение гнева и обиды. Он, живой и здоровый, бросил ее на две ночи совсем одну в этом злом, окаянном месте!
— Мир на стоянке! — крикнул Россохатский еще издалека, пытаясь предварить упреки. — Ну, как ты?
— Еще спрашиваеть — как! — заплакала Катя. — Ты куда это сгинул, бирюк блудящий?!
Но тут подняла глаза и, увидев лицо близко подошедшего Андрея, всплеснула руками, кинулась ему навстречу.
— Господи! Это кто ж тя так?!
— О чем ты? — удивился Россохатский. Но тут же вспомнил, что побил лицо и вовсе затрепал одежду. — Упал я…
Катя обняла Андрея и, заглянув в его замутненные голодом и усталостью глаза, заплакала снова.
Он ласкал ее, просил:
— Успокойся… Ну, успокойся, пожалуйста.
Вдруг чуть отстранил женщину от себя, сказал, насколько мог, весело:
— Погляди, что принес. Так старался — шапка вспотела.
Снял ремень, протянул Кирилловой кусок золота, похожий на лосиный рог.
— Чё это? — опросила она сквозь слезы.
— Самородок. Вырубил в Золотой Чаше. На Шумаке.
— Покажи.
Она некоторое время разглядывала находку, вернула ее Андрею, села на землю.
Россохатский опустился рядом, обнял Катю за плечи, поцеловал в висок, на котором проступило слабое коричневое пятно, заметное на бледном лице.
— Ты не рада?
Она ответила, пожав плечами:
— Я так вся избоялась за тя, чё меня и теперь трясеть от страха… А золото — чё ж?.. Дасть бог, выбредем отсюдова — нам с ним повеселей будеть… Когда в путь?
— Устал я, да и побился, видишь. Утром, если не возражаешь.
— Конечно… конечно!.. — закивала она. — Ты не серчай на меня, дуру, чё вовсе не пожалела тя. От страха все.
— Да ну, пустяки, Катя. Давай спать. Не беда, что ночь далеко. Встанем пораньше.