Камень-обманка
Шрифт:
— Я ж те русским языком говорю: беда была. Утоп парень, вечное ему царствие.
Степан медленно подошел к Евсею, рванул его за ворот ватника, подтащил к себе.
— Вдвадорога заплатишь, гад! Где люди?!
— Не трожь брата, командир. Чё вцепился? Тайга это, понимать должон. Сами едва душу богу не оставили.
Степан отпустил Евсея, принудил себя успокоиться, кивнул Леоновым на скамью, потребовал:
— Давай ты, старшой. Но ладом. Без утайки.
Евсей стал рассказывать длинно и нудно, упоминая совершенно незначительные подробности, и, казалось, он никогда
Васька Леонов в продолжение всего рассказа грыз усы и кивал, подтверждая, что брат говорит чистую правду, и так оно всё на самом деле и было, а не иначе.
Из бесконечно длинного описания выходило следующее.
Люди, которых они вели, перебрались вброд через Иркут возле Турана и вышли на проселок, что ведет в улус Хойтогол. От Хойтогола, может, начальник знает, на Шумак проторена вьючная тропа. Пробежав долину Еже-Угуна, она вступает в лиственичный лес, а оттуда помалу лезет вверх, в кедрачи. Встречаются сосна и береза, но вскоре пропадают. Дорожка крутится меж болот, как собака за своим хвостом.
В тех местах тропа двоится. Одна взбирается на Шумакский перевал, другая — на седловину Хубуты. Они, Леоновы, взяли путь на Хубуты, хотя он и дальше верст на тридцать. А оттого так решили, что на короткой тропе тьма наледей и наносов. Передохнув в заболотье, прошли долину и ломали перевал Хубуты. На самой маковке, может, начальник бывал там, стоит жертвенник бурятов — обо. В проеме обо — деревянные лошадки, а близ — палка, на которой красные тряпочки.
Потом, понятно, спустились в болота Ара-Хубуты и по горной тундре выбрели на Архут. На третьи сутки, оставив за спиной ущелье Ямангола, пробились к зачинку реки и, взяв голец, свалились к устью Нарингола — левого притока Шумака.
Первая беда вышла еще на Яманголе. Дай бог, чтоб она не имела худого конца. Путь там — в ущелье — одно названье. Идешь по валунам и гальке, да через каждые сто саженей бродишь реку. Может, начальник знает, на пяти верстах — тридцать четыре брода. Скалы висят над башкой, и вода ревет, окаянная, будто ее нагайками хлещут.
Подле Ямангола назначил долгую стоянку — люди и лошади выбились из сил.
Варна и офицер опамятовались раньше других и решили пошататься вблизи, полесовать. Леонов не стал противиться, — сам видел горных козлов на гольцах, а свежее мясо — никогда не лишнее.
Но день кончался, оговоренный срок вышел, а стрелки не вернулись. Евсей и Васька велели геологу неотступно быть у костра, а сами кинулись искать людей. Да так ни с чем и вернулись.
Решили — догонят, до Шумака рукой подать, куда денутся? Офицер-то бывал на реке, найдет.
Уже к полной теми доплелись к берегу. Может, командир знает, — паскудная это речонка, а тут дожди пошли — и вздулась она, ровно квашня. Утром, возле одного из прижимов, решили шагать вброд. Лезли по малой шивере, в адском грохоте и — на те, грех какой! — нанесло то ли камни, то ль топляки, посбивало и людей, и коней, ударило о потайник [75] — и на дно. Сам Евсей и Васька посеклись сильно, синяков под рубахами набили без счета. Да все ж не новички — кое-как хватили берега,
75
Потайник — скрытая под водой скала, крупный камень, обычно без буруна над ним.
Евсей задрал рубаху, показал Вараксину тело в подтеках, и тотчас то же самое сделал Васька.
Степан, не глядя на них, прошелся по горнице, сказал с плохо сдерживаемым озлоблением:
— Овцой рядишься. Гляди, волк слопает!
— Каков родился — таков и есть, — насупился Евсей. — Другой головы не приставишь.
Степан не сомневался: братья выведали у офицера приметы Золотой Чаши, погубили людей и на обратном пути придумали свой глупый рассказ. Синяки набить — дело нехитрое, и байку измыслить — ума много не надо, в тайге такое случалось не раз.
Леоновы, понятно, знают: им никто не поверит, но лезут на рожон. Надеются, чай, в худшем разе отбыть наказание, тюрьму или что, а после пойти на Шумак. Больно там куш велик!
А как их уличить, сукиных сынов! Не посылать же следователей за тридевять земель разглядывать шумакскую воду.
Заключил сухо:
— Я должен арестовать тебя, Евсей. И Ваську тоже.
Большак, против ожидания, покорно покивал, будто подтверждал, что это разумно: надо разобраться, как не разобраться, когда люди пропали. Люди ведь, не щенята какие-нибудь.
Вараксин вызвал красноармейцев, и Леоновых увели.
На другой день в Кырен прискакал Грязнов. Вошел к Степану, кинул прямо с порога:
— Они, Леоновы, тебя, чать, за дурака считают, командир. Кто ж им поверит, что они шивер на Шумаке не знают? Побили людей, вот что…
И не удержался:
— Говорил я…
Немного остыв, Артемий предложил:
— Позволь, командир, потолковать с братанами. Меня не проведут, злодеи.
Степан, поколебавшись, разрешил: «Хуже не будет!». Вечером, придя к Вараксину проститься, Грязнов проворчал:
— Брешут тати. Извели людей.
— Откуда знаешь?
— С их кривых слов, а то откуда ж?
Потеребил редкую бородку, достал было трубку, но снова сунул ее в карман. Ухмыльнулся.
— Ладно, не чужой я вам. Сбегаю на Шумак, разберусь, даст бог. Следы не язык, не соврут.
— Поезжай. Бойца тебе дам.
Грязнов вспылил, почти прикрыв заплывшие жиром глаза:
— Опять не веришь!
Вараксин промолчал.
Утром Грязнов и вызванный из Монд Шубалин верхами отправились в тайгу.
В тот же день начальник отряда вызвал по телеграфу Иркутск и сообщил Баку о беде.
Коммерсант и боец вернулись в село в первых числах сентября.
Отказавшись от еды, Артемий тотчас стал рассказывать о том, что удалось узнать.
Он прошел следом Леоновых и теперь может судить, что братаны верно сказали, что вранье.
В ущелье Ямангола, точно, была стоянка; правда и то, что два человека ушли лесовать в кедрач. Всё иное — брехня. Никто тех, двух, не искал — там только их отпечатки, уж он-то следы Леоновых знает!