Камень-обманка
Шрифт:
В конце семнадцатого года я появился в Забайкалье снова. Семенов собирал здесь казаков для борьбы с большевиками и всякими либералами. Я стал его помощником, дабы восстановить монархию или лишиться живота своего во имя бога и царя.
— Еще вопрос, Роман Федорович. Царь и почти вся его фамилия казнены. Кого же предполагаете вы возвести на трон… э… в случае победы?
Вместо ответа Унгерн постучал в стену, крикнул Еремееву:
— Флаг! Быстро!
Через несколько минут адъютант внес в комнату свернутое и зачехленное знамя дивизии.
— Разверни!
По звукам, доносившимся из кабинета,
Андрей знал: на большом бархатном полотнище изображены двуглавый орел, скипетр и держава. Посреди, на синем фоне, желтели буква «М» и цифра «2».
— Вполне резонно… вполне… — забормотал Антоновский, силясь догадаться, что могут значить эти буквы и цифра.
— Верно понял, — сказал Унгерн, не заметив или не обратив внимания на замешательство профессора-осведомителя. — Михаил 2-й. Брат покойного самодержца.
— Почему «2-й?» — потер невысокий лоб Антоновский. — Ах, да, конечно. Первый Михаил — Михаил Федорович, основатель династии Романовых. Очень, очень резонно, барон.
— Унеси знамя, Еремеев. Дай чаю.
Когда адъютант ушел, барон проворчал:
— Теперь спрошу тебя. Писать красиво умеешь? Небось, умеешь. Подготовишь приказ русским отрядам, ставшим под мой флаг. Выпей водки, и я скажу тебе, что писать.
Россохатский прислушался, но в комнате за циновкой только дребезжали кувшины.
— Сотник! — внезапно крикнул Унгерн. — Автомобиль!
Андрей вышел во двор и направился к сараю, приспособленному под гараж. «Фиат» генерала время от времени прогревали на холостом ходу — барон никогда не предупреждал о своих поездках, однако не любил ждать машину.
Россохатский вернулся и доложил: авто готово.
— Подождут. Выпьем еще, поляк.
Россохатский бросил взгляд на собеседников и непроизвольно покачал головой. Худой и длинный Антоновский, распарившись, скинул с себя лисью шубу и треух — и стал еще, кажется, нелепее и худосочнее. Одежда его, сшитая из китайской дабы [25] , напоминала бутафорию шута: широкие синие штаны кое-как прикрывала белая рубаха. Она топорщилась и опадала, словно под ней зияла пустота. Вероятно, поляк, стараясь освободиться от военной формы, надел первое, что попалось под руку, или, может быть, он надеялся этой одеждой расположить к себе людей, в страну которых попал.
25
Даба — дешевая бумажная ткань, преимущественно синего цвета.
Так же нелепо был одет и Унгерн. На синем монгольском халате, не знавшем стирки, лоснились желтые генеральские погоны, галифе барон заправлял в жесткие потрескавшиеся гутулы с загнутыми носами. Хозяин едва доставал гостю до плеча, и казалось, будто это два клоуна на цирковой арене собираются потешать публику.
Поднос на низком грубом столе был уставлен сосудами с водкой и чаем.
Унгерн разлил в цуцугэ — деревянные чашки, отделанные серебром, — остатки саке, кивнул поляку.
— Пей!
Они чокнулись, и вскоре речь Унгерна стала малосвязной и рубленой, как обычно.
— Никому не верю! — выкрикивал барон, размахивая руками. — Всюду предатели! Имена фальшивы! Слова
«Фиат» вернулся в Ургу на следующее утро. Оказалось, что Унгерн и Антоновский были у генерала Резухина, единственного из крупных командиров, в котором еще не сомневался генерал. Резухин и его адъютант Веселовский тоже приехали в столицу.
Резухин, маленький, с бешеными, глубоко посаженными глазами, натягивал низко на уши зеленую фуражку и, казалось, не говорил, а брызгался словами.
Молодой, высокий, с рыжими кудрями капитан Веселовский был так же странен и отвратителен, как и его генерал. Белое, точно маска коверного, лицо, пухлые губы и холодный, почти неподвижный взгляд тотчас бросались в глаза. Он был молчалив, исполнителен и вполне устраивал Резухина.
Велев принести китайского ханшина, Унгерн разлил спиртное в чашки.
Антоновский взмолился:
— Пан генерал-лейтенант, знов?! Для чего?
— Пей!
Послышалось дребезжание кувшинов, затем генералы и поляк стали обсуждать содержание будущего приказа. Вскоре Резухин и Антоновский ушли.
Россохатского вызвал к себе Унгерн.
— Дай пану чернила, бумагу. Ступай.
Три дня, то вскакивая и вышагивая по комнатке, то замирая, будто собака на стойке, Антоновский сочинял приказ № 15. На четвертый день он, нервно помолившись, унес его Унгерну.
— Вот теперь вижу — писатель, — одобрил барон, прочитав бумагу. — Отдай Россохатскому, пусть перебелит.
Он усмехнулся, проворчал с внезапной откровенностью:
— Твое счастье, поляк: понял меня. Теперь уезжай. Книгу пиши. С богом…
Антоновский вышел к Андрею, отдал черновик приказа и, оглянувшись, шепнул:
— Помогите выбраться, молодой человек. Не знаю, как ноги унесу.
Когда поляк исчез за дверью, Андрей стал переписывать бумагу.
В приказе № 15 «Русским отрядам на территории советской Сибири» было сказано:
«Борьба ведется во имя уничтожения революции и возвращения России императора Всероссийского Михаила Александровича…
Россию надо строить заново, по частям. Но в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно: законный хозяин земли русской, император Всероссийский Михаил Александрович, видевший шатание народное и словами своего высочайшего манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского…»
Андрей зло усмехнулся. «Разочарованный народ» наголову разбил Колчака, Деникина, Юденича, войска чужеземцев, добивает Семенова и самого Унгерна. Где он, четыре года назад «мудро воздержавшийся» от престола брат царя Михаил? Тоже, небось, приказал долго жить?
Сотник пробежал взглядом план похода, изложенный в приказе, и снова иронически скривил губы. Директива сообщала:
«Выступление против красных в Сибири начато по следующим направлениям: а) западнее станции Маньчжурия, б) на Мензенском направлении вдоль Яблонового хребта, в) вдоль реки Селенги, г) на Иркутск, д) вниз по реке Енисею из Урянхайского края, е) вниз по реке Иртышу.
Конечным пунктом операций явятся большие города, расположенные на магистрали Сибирской железной дороги».