Камень огня

Хафф Таня

— Ваше высочество?

Дарвиш лениво обернулся.

— Фади?

— Ваше высочество, целительница говорит, что нынче утром она занята. — Юный одевальщик, вперившись в колени принца, протянул пузатый горшочек, заткнутый круглой пробкой. — Она сказала… — Мальчишка глубоко вдохнул. У него загорелись уши. Он просто не мог повторить слова целительницы перед своим принцем. Почему эта женщина все время так поступает?

— Она сказала, что раз я встал, то сам могу намазать эту дрянь?

— Да, ваше высочество. Почти так.

Принц

рассмеялся, и для Фади это было едва ли не хуже, чем гнев. Только принц Дарвиш никогда не гневался. Временами с ним было трудно, но Фади знал, виновато вино, а не его принц. Его принц был лучшим господином во дворце, и ничего из того, что, по уверениям друзей, должно было случиться с Фади, не случилось. Мальчишка был даже немного разочарован насчет кое-чего из того. Его уши стали еще горячее, когда Фади почувствовал, что эта мысль написана у него на лице.

Если она и была написана, то Дарвиш предпочел ее не замечать.

— Спасибо, Фади.

Когда горшочек переходил из рук в руки, их пальцы соприкоснулись, и юный одевальщик вздохнул. Ухитрившись сдержать собственный вздох, Дарвиш улыбнулся мягче, глядя, как мальчишка торопливо уходит. «Я никогда не был таким юным». Обожание со стороны Фади угнетало его временами. Что останется для обожания, когда эта плоть лишится привлекательности? И Дарвиш ясно дал понять, что Фади еще слишком юн для этого. И самому Фади, и остальным. Улыбка принца заледенела, когда он вспомнил вытянутое лицо лорда Рахмана, услышавшего, что случится с его гениталиями, если он попробует тронуть юного одевальщика.

— И, говоря о том, чтобы тронуть… — Дарвиш вытащил пробку и понюхал бледно-зеленую мазь. У нее был чистый, свежий запах, который освободил его голову от дурманящего аромата жасмина, льющегося из сада, — … полагаю, я лучше всех справился бы с этим.

У балконной двери шпион лорд-канцлера встретил его с кубком вина на серебряном подносе.

— Ваше высочество, — сказал он подобострастно, с поклоном, — ваше вино.

Дарвиш смотрел, как рубиновая капля стекает по охлажденному металлу. Нет, вино просто не гармонировало с этим утром.

— Я так не думаю.

— Но, ваше высочество, вы всегда пьете по утрам вино.

— Никогда не смей утверждать… — Дарвиш крепче сжал руки на горшочке с мазью, чтобы они не предали его и не потянулись по привычке, — … будто знаешь, что я всегда делаю.

— Ваше высочество. — Одевальщик снова поклонился. Над вырезом его жилета все еще виднелись следы последней, порки. Он ждал очередной, это знание сквозило в его голосе.

«Вот, — подумал Дарвиш с внезапным приливом сочувствия, — единственный человек в Ишии, с которым я бы не поменялся местами».

— Тебе нечем заняться?

— Есть, ваше высочество.

Благодарный, одевальщик поспешил прочь. Возможно, лорд-канцлер прикажет выпороть его позже, когда услышит отчет, подумал Дарвиш, глядя ему вслед. Жаль! Однако он не собирается пить нежеланное

вино, чтобы предотвратить это.

Старый лорд, конечно, усмотрит интриги и козни в таком решении, но что тут удивительного? Ведь ему мерещатся интриги и козни в чем угодно. Вернее, во всем.

Аарон сидел скрестив ноги на своем тюфяке. Он отставил пустую тарелку и потянулся за большим кубком воды, который, по настоянию Кариды, выпивал с каждой едой. Черные шелковые штаны оттеняли бледность кожи и сильнее подчеркивали рельефные круги шрамов.

Когда вошел Дарвиш, юноша поднял голову и, увидев, что принц все еще не одет, быстро отвел взгляд. Но что толку? За дни своего лечения он видел Дарвиша слишком часто, чтобы стереть из памяти это зрелище. Кровь прилила к лицу вора и застучала в висках. «Мужчины не должны смотреть друг на друга, — говорили ему в детстве священники. — Это первый шаг к костру». Юноша поерзал, чтобы шрамы натянулись и вызвали боль, отвлекающую его от этих мыслей.

В былые времена Аарон защитился бы гневом, но гнев остался там, за дворцом, вместе с прежней жизнью. Теперь у него нет ничего, кроме смерти, если принц решит подарить ему смерть.

Дарвиш знал, что его нагота беспокоит вора, поэтому при любой возможности ходил раздетым. Любая реакция лучше, чем никакой вообще, а это была единственная реакция, которую он видел. Когда краска стыда покинула лицо Аарона, Дарвиш сжал зубы и подошел с мазью.

Если б он знал, когда нес этого вора из Камеры Четвертого, что несет камень, который будет сидеть, взирая на него из-за стен, более толстых, чем стены вокруг дворца, то оставил бы его с близнецами. Нет, возможно, не оставил бы, но зачем Дарвишу человек, признающий его еще меньше, чем отец? Его излишества ничего не значили для Аарона — отец-то хоть испытывал отвращение.

Он, Дарвиш, ничего не значит для Аарона.

«Я спас тебе жизнь, — захотелось крикнуть ему. — Я ничего не получу взамен?» По-видимому, нет.

Рядом с вором принц во многих отношениях чувствовал странную неловкость. Он считал себя знатоком в пустом существовании изо дня в день, но чужеземец дал ему сто очков вперед. И делал это без вина.

Одно слово — и вор больше не будет его волновать. Дарвиш знал, что никогда не сможет произнести это слово. Хотя бы из-за отца, чтобы доказать тому, что он ошибся.

«Его жизнь — в твоих руках. Когда он тебе надоест, он умрет».

— Целительница занята. — Дарвиш сел на корточки у тюфяка и опустил два пальца в горшочек.

Аарон напрягся, ожидая прикосновения принца. Мазь легла на неровные края между новой кожей и старой, но ее успокаивающее воздействие терялось в ощущении сильных коричневых пальцев, размазывавших ее. Его сердце билось в ритме их движений. Из-под опущенных век он увидел беспокойство на лице Дарвиша и удивился — как удивился бы и сам принц, если б увидел его.