Камень. Пещера. Гора
Шрифт:
Интересно, откуда взялась эта наука: ведь камень на Урале начали добывать и обрабатывать достаточно поздно. В 1668 г. рудознатец Дмитрий Тумашев нашел «близ Мурзинской слободы цветное каменье: хрустали белые, фатисы вишневые, юги зеленые и тумпасы желтые». Академик А. Е. Ферсман считает эту находку началом культуры камня в России. Сапфиры открыли в 1823 г., аквамарины — в 1828-м, изумруды — в 1831-м. Даже малахит, знаковый уральский камень, стал широко известным и очень скоро невероятно модным в 30-40-е годы XIX века… Были времена: самоцветы плыли гуще моря и длиной в локоть, аметисты и турмалины в домах мешками стояли, драгоценные камни традиционно пудами мерили (вот, к примеру, статистическая справка: с 1831 по 1862 г. уральские изумрудные копи дали около 142 пудов изумрудов, 5 пудов фенакитов, 2 пуда александритов. Этот,
Вот свидетельства, записанные в Полдневой и в Липовке в самом конце XIX века:
«…Хризолитина была величиной с кулак. Бывало, вытащит он ее из сундука, посмотрит, полюбуется и опять положит».
«…Шерлы так туго набито, что не знаешь, куда ломок засунуть, кое-как засунешь… Прямо тарелками, шапками продавали…»
«Хризолиты и вовсе в ход не шли, так тогда они прямо на улице валялись, и никто их не подбирал: камень и камень, камней везде много всяких…»
«Два старика полдневских натыкались на хризолиты, намыли два мешочка небольших, повезли в Екатеринбург продавать ли, сдавать ли, а их не берут. Ну, они приехали да и бросили камешки в воду. Что с них толку!»
То, что камень можно продать, знали все. Но удачливость горщика измерялась не количеством нажитых капиталов, не уровнем жизни, но умением выйти на любой камень, степенью доверия земли. И тут Данила Зверев навсегда останется непревзойденным горщиком, и каждый рассказ о нем заново подтверждает это. Вот собрались однажды горщики, все бывалые, опытные люди, вот стали рассуждать, почему все камни на Урале есть, а алмаза нет. «Как нет? — вступился Зверев, — должен быть». — «А коли есть, так принеси». — «И принесу». И из дому вышел. А дело было зимой, снег кругом. Но он и зимой нашел, из-под снега вытащил: один в рукавицу сунул, другой за щеку. Из рукавицы по дороге вытряс. Зато другой принес: «На Урале все есть».
Существует тот же рассказ, записанный со слов самого Зверева:
«Искал я на Положихе рубины. Было это по осени, снег падал. Работал в рукавицах. Как камень найду, в рот положу. И вот попались два незнакомых камня… Один потерял по дороге…» Дальше понятно: пошел к скупщику, камешек оказался алмазом. «За червонец его продал. И тут же понял, что продешевил».
Поучительно проследить, каким образом молва поправила зверевский рассказ в нужную сторону и уточнила его стилистически: убрала рубины и Положиху — обобщила. Та же молва утверждает, что знаменитый горщик денег считать вообще не умел. Последние годы своей жизни (а жил он с 1854 по 1936 г.) Зверев был экспертом по оценке драгоценных камней, в частности, изумрудов (трудно представить, какие ценности проходили через его руки), а сам ничего не имел, жил в Екатеринбурге, на Коробковской улице, в маленькой квартирке, в полуподвале, в обстановке самой что ни на есть скромной. Он вообще своим домом считал Урал и отдельно от него себя не мыслил, а «дома все есть».
Последний раз наши особые отношения с камнем проявились в военные и послевоенные годы. С окончанием войны голод и нищета не кончились: во многих домах ничего уже не оставалось: ни ковров, ни одеял, ни посуды, ни приличной одежды. Частые случаи многомесячного безвыходного пребывания людей в рабочих цехах объяснялись еще и тем, что выйти было не в чем: забежали в брезентовых тапочках, а тут снег выпал… Все, что было в домах мало-мальски ценного, безоговорочно обменивали на хлеб и муку. Я помню чудовищный расклад цен: персидскую шаль уникального, музейного достоинства отдали за три стакана гороха, большой текинский ковер за мешок картошки…
И тогда в наших голых, обобранных войной жилищах осталось то, что по тогдашним меркам не имело никакой цены: каменные шкатулки, вазочки, подсвечники, Опечатки, пресс-папье, лоточки, олешки, собачки, горки, ножи для разрезания бумаги, панно, картинки и просто камни, друзы хрусталя, малахитовые плашки… За них не давали ничего.
Весь этот бесценный камень стал выбывать из жизни где-то в ранних 60-х, когда понемногу начали сносить страшные военные бараки и выносить старые вещи… Иной раз вместе с каменной мелочью. Вот тогда и кончились знаменитые уральские горки, собранные из разных камней, с непременной пещеркой внутри. А до того стояли чуть ли не в каждом доме, как
На Урале отношения с камнем были сдвинуты в сторону нравственную, философскую и, в сущности, являлись тестом на человеческое достоинство. Это в полной мере распространялось и на искусственные (плавленные, выращенные и т. д.) камни: фальшивые камни — фальшивые люди. Знаменитый хит — незаконную добычу изумрудов — здесь воровством никогда не считали. То было мировоззрение, образ жизни, признание своего родства с землей и естественного права пользоваться ее дарами. Мало кто из хитников разбогател по-настоящему: не о том заботились. Писатели Д. Н. Мамин-Сибиряк и А. Шубин, много писавшие о добытчиках и обработчиках камня, подтверждают, что людей, сделавших большие деньги на камне, здесь не любили и не уважали. Бодрые «кожаны», совершено лишенные доблестей старых горщиков и торгующие камушками и на месте, и с вывозом от Екатеринбурга до Парижа, по мере обогащения как бы утрачивали свою уральскую сущность. Но именно на ней настаивал Д. Зверев, когда, продав в городе камни, возвращался в родные Колташи с подводами пряников: «Пусть у всех радость будет»; земля общая — и праздник должен быть общим.
В какой-то мере это живо и сегодня, и до сих пор здесь с гордостью говорят о тем, что на уральских изумрудах никому нажиться не удалось. Однажды, случайно услышав разговор двух деловых людей, в ходе которого настойчиво повторялось: «Кто же такие деньги в изумруды вкладывает — пропадет же все», я не утерпела и спросила, почему пропадет, и получила ответ, совершенно меня удовлетворивший: «А потому».
Если говорить об отношении к камню и каменным кладам, то «Малахитовая шкатулка» и впрямь энциклопедия уральской жизни, ибо объясняет все: где искать, что, как читать тайные знаки, чего опасаться, на что надеяться, сколько брать и — главное — брать ли… Встреча с кладом — дело одинокое, тайное, клад оставляет человека один на один с землей, и не всякий это вынесет. У Бажова клад — механизм отбора: клад достается человеку не просто хорошему, но способному выполнить все загодя оговоренные — условия, вплоть до последнего: брать только то, что подают прямо в руки. Клад — проявление тайной силы, порой откровенная демонстрация невероятных чудес и превращений: лесные ягоды оборачиваются самоцветами, самоцветы — смрадным прахом, сияющие камушки летят из-под козлиного копыта и уходят под снег; что же касается тайных знаков, филинов, змей, лисиц, болотных старух и черных кошек с зелеными глазами, то они естественно подвержены метаморфозам, поскольку изначально хозяева и слуги, стражники и поводыри.
Бывальщины про клады до сих пор живы, и количество их пополняется.
Этот рассказ записан в деревне Северной Верхне-Салдинского района в 1880 г. «Жило у нас два соседа. Один-от вот и был работный да удалой, а другой — скупой да ленивый. Надумали они клад вместе искать. День искали — не нашли, второй искали — не нашли, на третий-то приходит скупущий к соседу и зовет его клад искать, а тот говорит: „А не пойду. Бог захочет дать, дак домой принесет“. И не пошел. А скупущий-то побежал клад искать: жадность в ем заговорила. Да зря только и проваландался. А когда ворочался домой мимо соседского-то дома, и вспомнил слова, что бог-от сам клад принесет: нашел дохлую кошку на дороге да и кинул ему в окно, посмеялся еще: „На, дескать, клад!“ А кошка возьми да и рассыпься золотом. Вот как бывает».
Этот в Красноуфимске в 1885-м. «Вот какую штуку слыхивал от тяти. Май месяц был. Все цветет вокруг. А на заводе пыльно, да жарко, да душно. Пришел рабочий с завода, лег отдыхать. Подушку розовую на подоконник раскинул, лежит и покуривает. А красота кругом! Умирать не надо. Вдруг какой-то проходящий мужик, прилично одетый, спрашивает у него: „Слышь, а? Богатым хошь быть? Идем со мной“. Ну, рабочий подумал-подумал и согласился. Оно, конечно, кому же богатым быть не хочется! Собрался рабочий, сапоги свои рабочие большущие надел, пиджак. Идут они все в гору. Идут и молчат. Вскарабкались. В горе дыра. Проходящий-то мужчина знаком кивает: „Лезь!“ Влез рабочий, а там золота, серебра, брильянтов всяческих тьма-тьмущая. И все сверкает, а брильянты, как молнии, в глаза бьют. Рабочий полнющие голенища натолкал добра этого, в карманы, за пазуху и пошел домой. Вернулся, а дома нет. И никого уже нет, кого он знал и кто его знал. Ведь триста лет с тех пор прошло! Сошел с ума он с горя. Вот и богатство».