Каменная грудь
Шрифт:
Храбры недоуменно пожали плечами.
Печенеги, положив на плечи круглые, обитые кожей щиты, вплотную подошли к стенам.
– Ав-ва-йа! – раздавался их воинственный клич.
Жутко взвизгнули тысячи стрел, понеслись навстречу осаждавшим. Стали падать, опрокидываться печенеги, но яростный вопль их не утихал. Основной удар был направлен на Кузнецкие ворота и, казалось, нет силы, которая бы могла выдержать его. Расщеплялись доски заборолов, летели копья, упрямо ломился в ворота таран – окованное железом и положенное на колеса огромное
Плечо к плечу сражались горожане на стенах Самваты, и, если кого сшибал камень или пронизывала стрела, тотчас же на его место поднимался другой, вытащив из тела убитого товарища стрелу, посылал ее обратно. Сыпали сверху горящие головешки, бросали бревна, – дымились шапки печенегов, ломались хребты. Но и русские гибли десятками; валились они со стен, как подрубленные деревья, кровью и пылью пачкая праздничные рубахи; умирали тут же, под стеной, в незатоптанных еще ромашках. По их трупам восходили другие отроки, мужи, старики, ставшие братьями, – всех породнила Самвата.
Быстро летело время. Приступ шел за приступом.
– Пригнись, Улеб, – предостерегающе крикнул Тороп, – ужалит!
Массивное копье воткнулось в доску над головой великана, заколебалось.
– Ой-ли, люли, – напевал Волчий хвост, – последнего соколенка отпускаю, – и накладывал на тетиву стрелу с соколиным оперением. – Теперь отпустим голубочка, а там и до сизой галочки дойдем.
– За Русь! – кричал трусивший на лошади боярин Блуд.
– Каждого, кто побежит, казню! Четвертую! – грозил ехавший с ним бок о бок Ратибор Одежка.
– Ясно дело, – протянул Яромир, – бояре один за другого. Блуд перенимает славу у Доброгаста.
Укрывшись щитами, храбры побежали по стене, крича:
– Доброгаста нам! Прочь предателя Ратибора! Гоните его.
Они схватились с поднявшимися на стену печенегами, рубили их, сбрасывали вниз, криками подбадривая друг друга, спешили туда, где слабела защита. Улеб, вскружив над головой дубовую, утыканную гвоздями палицу, обрушил ее на степняков – обдало горячими брызгами; Яромир, настойчиво тесня двоих, принудил их спрыгнуть…
Тороп приложился к отверстию в стене:
– Гоните Одежку, люди! Нарядник Самваты – Доброгаст. Хватит боярам владычествовать над нами!
Его слабый голос громом загрохотал по глиняным трубам в стене, пошел оповещать крепость.
– Хватит! – отозвались люди издалека. – Подавайте нам этого Доброго Гаста!
А печенегов все не убывало. Будто чудище о семи головах из старого сказа (отрубишь голову, другая вырастает) лезло на Самвату. Тоскливо поющие стрелы, людские, охрипшие голоса, звон доспехов, скрежет сталкивающихся клинков и тупые, гулкие удары тарана – все
С каждой минутой все труднее приходилось киевлянам. Уже много их полегло за «дело всей земли». У подножия дуба склонился кривой оружейник над товарищем.
– Братила!.. Братила! Ах, чтоб тебя шлепнуло, глухарь проклятый, ты отзовешься аль нет! – в разгаре приступа послышался голос на лестнице у ворот.
– Братилко! Леший тебя заде… – звавший не кончил, сердцем почуял что-то недоброе. Он бегом бросился на дощатый помост.
Братила лежал вниз лицом, тихий, неподвижный и уже совершенно похолодевший.
– А, проклятье! Убили брюхана моего, достали Братилу.
Он яростно взметнулся над заборолами.
– Удержите, остановите! – воскликнули на воротах, но остановить его было невозможно.
Бросился он на ближнюю лестницу, вцепившись в распущенную косу печенега, оттолкнулся ногами и повалился вместе с ним под стену.
Ощущался сладковатый запах испарений и крови. Мелькали перед глазами чужие страшные лица, искаженные, свирепые.
– Гей, гей! Не слабеть… – снова появился Ратибор Одежка, бледный, бескровный, – во славу отчизны нашей!
– Пошел прочь, боярин, – дерзко ответил кто-то, – у тебя своя отчизна, а у нас, бедняков, своя.
– Гоните его! – обозлился Волчий хвост. – В шею предателя! – он швырнул камнем в Ратиборова коня, и тот поскакал прочь.
– Где Доброгаст? Куда девался Доброгаст?
– Здесь я, здесь! – показался на коне Доброгаст: кольчуга разрублена на спине, щит утыкан обломанными стрелами. – У Северных ворот был, гостинец привез печенегам…
Бешено подкатила тройка, едва не опрокинув телегу, стала. Дымились на ней берестяные коробы, полные извести…
На Самвате появились женщины. Замелькали повсюду пестрые летники и яркие платки – будто цветы поплыли по грязной и бурной реке.
– Девоньки, – кричала одна из них, красивая, рослая, с косой, перехваченной медным обручем, – не попробуют волки баранины… вот им… вот им!
– Чтоб вам околеть всем печенежкам немытым! Чтоб вам жилы раздернуло и животы вспучило… Чтоб вас всех ветром сдуло в Словуту! – ругалась другая, стреляя из лука.
– Стойте крепко, дети! Дружно держитесь, – трусил на лошади вельможа Блуд, прикрываясь от солнца лопухом, – насмерть стойте за Святослава!
– А, немочь ему в бок! – взголосил кто-то отчаянно. – Бросил нас на растерзание…
Обозленные первыми неудачами, степняки удвоили натиск. Десятками показались они на Самвате. Киевляне дрались, не жалея себя: ломали мечи, топоры, колья; бросаясь врукопашную, действовали кривыми засапожными ножами и кулаками.
К Доброгасту кто-то на секунду прильнул разгоряченным телом, стукнулось сердце о сердце, и сладко заныло под ложечкой.
– Судислава!
– Я…
– Ты здесь?
– Да… Я хочу тебе все объяснить… – Глянули влажные счастливые глаза из-под щита ивовой плетенки.