Каменная грудь
Шрифт:
Доброгаст решительно протянул руку, взял пергамен и, смело глядя на Блуда, сказал:
– Ручаюсь тебе, княгиня, грамота быстро дойдет до Святослава.
Сунул пергамен за пазуху, показал спину и вышел. Он торжествовал, он открыто смеялся над боярином, а тот был бессилен причинить ему зло, ему – свободному человеку.
– Дерзкий, дерзкий холоп! – прошептала великая княгиня, и страдальческие, водянистые глаза ее гневно сверкнули, – не лучше Златолиста, все той же разбойничьей породы: глаза раскосы – один на Киев,
– Не дело это, матушка, – взвизгнул Блуд, наливаясь кровью и показывая желтые, крепкие зубы, – холопы начали замки с закромов обивать, а завтра начнут наши сундуки-подголовники вытряхивать. Вижу кругом татьбу, разбой, худо!
– Добро! – ответила Ольга и воззрилась на икону.
– Крамольник! Крамольник! Паучище мохнатый, – твердил свое вельможа, – даже княжича паутиной оплел. Нашептал ему в ухо всяких речей злых – тот и подписал грамоту о вольностях.
– Кто? Ярополк? – встрепенулась княгиня, уперлась крепкими руками в постель.
– Да, да, княгинюшка, облает волчонок волка и волчицу и всю стаю, – подхватил Блуд. – У них в прилуке был сговор с братчинами. Я только теперь об этом дознался. Чуть ли не в князья возвели Ярополка, клялись ему в верности.
Плечи Ольги затряслись от беззвучного смеха.
– Ах, он глуздырь… щенок незрячий. Чего не станется с ним, дураком… Запри его в Воронграй-терем… Пусть княжит там всю осаду… А с Доброгастом… пообождем немного, подумаем…
На красном крыльце жались человек двадцать исхудалых, замученных горожан. Те, кому не хватило места, лежали под телегами перед крыльцом. Когда Доброгаст вышел, все бросились к нему:
– Ну, что? Как? Что сказала княгиня?
– Берите все!
– Это она сказала?
– Нет, – засмеялся Доброгаст, – хотела сказать. Но чтобы без разбоя, слышите? Кто лишнюю ложку возьмет, будет выставлен на позор.
– Само собой, не пужай! Сами с усами.
– Вот ежели сундуки из мякиша—утащим, – пошутил кто-то. – Гей, ребятушки, впрягайся в телеги, прочь со двора! Ну и небо! Не небо, а прорва!
И люди впряглись в телеги, весело покатили их, громыхая по каменным плитам:
– Хле-ба! Хле-ба!
Дождь хлестал по спинам и выпиравшим под рубахами худым лопаткам; грязными сосульками свисали бороды.
Доброгаст, прыгая через лужи и ручейки, поспешил к Самвате.
Дождь вскоре прекратился. Жаркое солнце быстро высушивало землю. По стене ходили дымящиеся паром дозорцы, медом светили тесовые, еще не успевшие почернеть башни по обе стороны Кузнецких ворот. Дубки с черными бархатными стволами ярко зеленели, веселые, кудрявые, точно парни в новых рубахах. Под ними лежали сбитые, пахнущие дождем листья.
Люди покинули шалаши, стояли и сидели кругом: кто жилу тянул на лук, кто строгал древко копья, кто щит плел из ивовых прутьев. Спиной к Доброгасту
Доброгаст нашел Идара, тот острил меч на точильном камне.
– Идар, важная грамота к Святославу. Ольга зовет Святослава. Я должен был везти ее, но…
– Не говори боле, – перебил Идар, взяв пергамен, – до конца быть тебе на Самвате.
Друзья поглядели в глаза друг другу, порывисто обнялись, потерлись колючими щеками.
– Дай мне свой меч, – попросил Идар, – возьми мой… я его отточил. Пусть он к моему возвращению превратится в пилу.
Обнялись еще раз, и Идар стал собираться в дальний трудный путь.
– Доброгаст, хлеб будет? – подступило несколько человек. – Сил наших нет, хоть бы детишек накормить, отощали совсем.
– Хлеб будет, повремените маленько! – твердо сказал Доброгаст и пошел туда, где несколько человек возились у странного сооружения – не то сруб для колодца, не то еще что.
– Я сам придумал эту махину, – говорил кривой оружейник, – взгляни сюда, Доброгаст. Повернешь колесо, перевес потянет к земле, и праща с камнем взлетит в воздух. На полтора перестрела будет бить. Я назову камнемет «Туром».
– Не надо «Туром»! Назовем «Молодецкое плечо», – сказал Гусиная лапка.
– Верно, «Молодецкое плечо» лучше, – поддержало несколько голосов.
– Когда будет готов камнемет? – спросил Доброгаст.
– Дней этак через пять, коли хлеба дашь, – ответил оружейник.
Поднялись на Самвату. С десяток конных печенегов стояли под крепостью, что-то лопотали на своем гнусавом наречии, смеялись.
– Они глумятся над нами, кричат, что надели на Киев уздечку и скоро уведут его, как двугорбого верблюда, – перевел Будимир, знавший по-печенежски (научился еще там, на Белобережье, от пленного степняка).
– А мы им вот что покажем, – осклабил щербатый рот Гусиная лапка.
Он спустился со стены, нырнул в шалаш и через минуту появился оттуда с кубышкой из тыквы, нарисовал на ней угольком узкие глаза, плоский нос.
– Лопнуть на месте – Куря косоглазый! – восхитились кругом.
Кубышку поддели копьем, подняли на заборолы.
– Эй вы, печень едящие! Вот он ваш хакан! А ну-ка, ребята, ткните его в морду.
Увидев, как тыкву пронзают со всех сторон сулицами, печенеги заволновались, стали грозить кулаками, ругаться.
– Они говорят, что все равно мы подохнем, как мыши в гололедицу, что они войдут в город и заберут столько золота, сколько увезут их лошади, угонят в полон столько красивых киевлянок, сколько по весне расцветает в степи белых цветов.