Каменная река
Шрифт:
— Ага, — кивнул Чернявый. — Налетайте.
— Да здравствует фашизм! — выкрикнул Пеппи Пачи и прильнул к бочке, словно к коровьему вымени.
— Фашизм? — встрепенулся Уильям; глаза у него налились кровью. — Где фашизм? Где он?! — И в мгновение ока выхватил пистолет.
— Стой, стой! — закричали мы с Нахалюгой.
Но он уже открыл стрельбу: продырявил потолок и бочку. А потом, видно, сам испугался и спрятал пистолет в кобуру.
Винная струя ударила в стену и расползлась по ней огромным
— Господи Иисусе, что там творится? — донеслось снаружи.
Теперь все, кто были в погребе, захлебываясь, поглощали содержимое бочки.
— О искристая влага в бокалах! — распевал старый Пеппи.
В конце концов мне стало невмоготу, и я пробрался к выходу. За мной выбежали Чуридду и Нахалюга. Из переулков стекались к дому люди — кто с бутылкой, кто с банкой, кто с ведром.
— Рачинедда преставился! — слышались радостные крики.
Один крестьянин вставил в продырявленную бочку резиновый шланг и разливал вино всем желающим. Вдруг нас с улицы окликнули:
— Эй, Чуридду! Пеппи! Нахалюга!
— Сюда, сюда! — отозвался я.
К нам протиснулись Тури, Золотничок, мой брат и Марио Гулициа.
Из переулка вышел взвод американских солдат: лица у всех мрачные и автоматы на изготовку. Американцы что-то кричали Уильяму и Гарри на своем диком гортанном наречии, а те в ответ:
— Фашист хаус, фашист хаус!
Солдаты загоготали, спустились в погреб и тоже присосались к бочке.
— Кам ин, кам ин! — приглашали они толпившихся у двери.
Чернявый, Агриппино и Обжора вывалились на улицу и прислонились к забору, обхватив голову руками: их рвало.
— Нализались, свиньи! — обругал их Тури.
Винные запасы Рачинедды, должно быть, подошли к концу: из бочек доносилось жалобное хлюпанье. А хозяин так и не появился — бог его знает, где он прятался.
Наконец вышли на улицу и Уильям с Гарри. От выпитого вина у них была отрыжка. Уильям спросил Чернявого, уже немного пришедшего в себя:
— Еще фашист есть?
Чернявый злорадно засмеялся: видать, эти шутки ему еще не надоели.
— Есть, есть!
— Очумел, что ли? — накинулся на него Чуридду. — Может, хватит валандаться с этими хмырями?
— Есть, — не обращая на него внимания, подтвердил Чернявый. — Фашист хаус — фашистский дом.
— Фашист хаус? — заинтересовались другие американцы; от них теперь тоже вовсю разило вином.
— Гоу, гоу, за мной! — позвал их Чернявый, эта хитрая бестия.
— Куда это они? — удивлялись односельчане, глядя, как мы вместе с американцами зашагали по переулку навстречу заходящему солнцу. — Может, еще где хлеб и вино задаром дают. — И все потянулись за нами, как стадо баранов.
Американцы, едва волоча ноги, все твердили заплетающимся
— Даун тиран Муссолини!
— Даун тиран Муссолини, о-ля-ля! — весело подхватил Нахалюга, держа под руки приятелей.
— Тиран Муссолини, о-ля-ля! — во все горло заголосила толпа подвыпивших односельчан.
На площади было пусто, лишь в центре возвышался серый глиняный Луиджи Капуана. Мы приближались к дому, и мой брат показал Уильяму высеченные над входом слова: «Верить, повиноваться, бороться!» Американец недоуменно пожал плечами, но тут вперед выступил дон Паолино ди Грациа, много лет проживший в Америке, и перевел ему надпись.
— Ай шут! — завопил Уильям и навел оружие на дверь, но, поскольку он с трудом держался на ногах, пули, просвистев, застряли в крыше.
Американцы, следуя его примеру, тоже открыли огонь. На фронтон обрушился град пуль, вниз полетели обломки штукатурки, и от лозунга дуче вскоре осталось лишь черное пятно.
— Ломайте дверь! — выкрикнул мой брат.
Несколько автоматных очередей ударили по двери, разнеся ее в щепки; в проем с криками «Ура!» хлынула толпа. Тури толкнул меня в бок.
— Ну чего стал, пошли, а то не пробьешься!
В гостиной ярко горела люстра: в суматохе забыли потушить. Мы тут же расселись на мягких диванах. Гарри облокотился на валик, его вырвало, а за ним и Агриппино.
— Фу-ты, черт, — прохрипел он, — горечь какая!
Весь народ в гостиной, конечно, не поместился: многие так и остались стоять на площади, оглашая ее в сумерках многоголосым гулом. А внутри было душно, тесно и омерзительно пахло рвотой.
— Пошли отсюда, — заявил Кармело. — Мы же тут задохнемся.
— Да? А как, интересно, ты отсюда выберешься? — отозвался Чернявый.
Американцы вперемешку с нашими уже валялись на полу, некоторые, пошатываясь, прислонились друг к другу, чтобы не упасть, у кого-то еще хватало сил выкрикивать:
— Ур-ра, да з-здравствует дуче, смерть тирану Муссолини!..
— Во надрызгались! — усмехнулся мой брат. — Ну чего тут рассиживаться? Прыгай прямо через них.
Но пробираться по заваленному телами и залитому вином полу оказалось не таким уж легким делом.
— По головам, по головам! — орали Тури и Золотничок, прокладывая себе дорогу в этом муравейнике.
— Ой, ой, ура, о-ля-ля, Муссолини! — отзывались лежащие, когда мы наступали им на головы. Подошвы скользили в зловонной жиже; в гостиной стоял оглушительный храп мертвецки пьяных людей.
— Вперед! — весело командовал Чернявый, и все мы, хохоча и отплевываясь, устремлялись за ним.
Наконец мы пробились к выходу, но там была еще большая давка.
— Давай, давай! — понукал Чернявый, расталкивая во главе нашего отряда очумелую толпу.