Каменное брачное ложе
Шрифт:
Тонкое серое облачко заслонило солнце. Стало прохладнее.
ОБЕЗЬЯНЫ ЗА ЗЕРКАЛАМИ
На тенистой улице, спускавшейся с холма к железному мосту, Гюнтер спросил:
— У вас найдется немного времени?
— Зачем?
Гюнтер остановился, перегнулся через колени Коринфа и опустил стекло.
— Видите вон тот дом?
Коринф снял шляпу, высунулся в окно и увидел маленький, желтый домик, чуть выше на склоне.
— Вижу.
— В этом доме Шиллер написал «Дон Карлоса». — Гюнтер смотрел на него победоносно.
Коринф подумал: «Может, мне надо выйти и коснуться стены?» Гюнтер протянул руку
— Закончились прекрасные дни в Аранхуэсе. Это не было героическим поступком, Октавио! [33]
— Чудесно, — сказал Коринф и снова надел шляпу. — Кто-то другой мог бы думать по-другому, но я нахожу это чудесным.
33
Цитата из пьесы Шиллера «Дон Карлос».
— Здесь, в Дрездене, он написал еще и «Ode an die Freude» [34] , — сказал Гюнтер, продолжая вести машину. — Знаете, ту самую, что Бетховен использовал в своей симфонии. Это я знаю наизусть. «Обнимитесь, миллионы!»
Коринф рассматривал его сбоку.
— Разве он потом не переехал в Кенигсберг?
— В Кенигсберг? — закричал Гюнтер. — Шиллер? Герр доктор! Слышал бы это мой учитель немецкого! В Веймар — к Гете, своему лучшему другу, который был там министром. Два духовных лидера Веймара! В Кенигсберге жил Кант, вы должны знать, Иммануил Кант, философ. Когда он выходил из дому, люди проверяли по нему часы. Я жил неподалеку от его дома.
34
Ода к радости (нем.).
— Да неужели? Еще два духовных лидера — из Кенигсберга. Когда?
— Недолго. В конце войны. Жуткий город. Берлин лучше.
— Несомненно.
Они миновали квартал, заваленный прогнившим мусором и, преодолев мост, въехали прямо в руины. При дневном свете запущенность сильнее бросалась в глаза, чем ночью; матовый блеск солнца над равниной тоже пропал. Коринф покосился на черный фронтон, уставившийся вдаль своими дырами, и спросил:
— Слушай, Гюнтер, что было в фюрере такого особенного? Я хочу сказать, кроме того, что ты знал, кем он был. Если бы, к примеру, ты сейчас его встретил, представь себе, он стоит здесь и ловит машину, на что бы ты обратил внимание?
Он притворился, что не заметил, как вспыхнули щеки Гюнтера. Тот повернулся к нему:
— Но, герр доктор, так больше никто не говорит: фюрер.
— Я пошутил.
— Вы хотите сказать, если бы мы его прямо сейчас встретили?
— Да, представь себе: он сидит сзади тебя.
Гюнтер мгновенно перевел взгляд на зеркало. Он облизнул губы.
— Ну… я не знаю. У него были маленькие усики.
— Что ты сказал?
— Но это вам, конечно, известно. Я не знаю. Это все было так давно, и я был такой маленький. Я ведь даже его видел.
— А я и забыл.
Гюнтер засмеялся.
— Вы что же, верите, что он жив? Что об этом думают на Западе?
— Скорее всего.
— Да ну? Говорят, он прячется в Аргентине.
— Возможно.
Гюнтер посмотрел на Коринфа, и лицо его просветлело: он понял.
— Ах, вот что вы имеете в виду! Да, люди никогда не изменятся. Мой отец так говорил.
— Всегда слушай отца, Гюнтер, — сказал Коринф. — Ты коммунист?
— Конечно, герр доктор.
Коринф насвистывал сквозь
Вот он, перед ним, город Людвига: кафе полные народу, мосты забитые машинами, площади, залитые солнцем. Солнце освещает роскошные магазины, стены и мостовые, сложенные из песчаника, добытого в ближних горах. Не очень тепло, не лето все-таки, февраль, и вдруг от верхнего угла здания банка откололся гигантский кусок и упал на тротуар, среди людей. Так начался конец света. И мгновение это за многие годы никуда не делось, город полон призрачных видений. Дымовые трубы и крыши распадаются на куски и осколками осыпают сады и улицы; трещит дерево и грохочут камни; трамваи, велосипеды, автомобили въезжают в распадающийся асфальт и тонут в песке; в окнах разрушенных домов сам собой зажигается свет. В тени видения сохраняются дольше, но тени почти не осталось. Туманный город тонет сам в себе под лучами неподвижного, ледяного солнца, пытающегося с помощью герметики [35] оживить его — холодные лучи скользят по герметическому морю у подножья грота Кршовского, в скалах, неподалеку от Рима…
35
Древнее теософское учение, восходящее, по преданию, к вымышленному автору Гермесу Трисмегисту. Считается, что в силу принципа аналогии адепты учения могут при помощи магии воздействовать на действительность (реинкарнация).
Глаза его сияли. Невероятно.«Я жив», — думал он и смотрел на башни ратуши. Они въехали в пораженные проказой улицы, и Гюнтер спросил:
— Куда прикажет отвезти вас, герр доктор?
Коринфу пришлось немного подумать:
— В Gem"aldegalerie.
— Ах, Gem"aldegalerie! Вы должны обязательно посмотреть Сикстинскую Мадонну, это потрясающе! Рафаэль! Там, должно быть, полно народу, картины только что вернулись из Советского Союза. После войны русские конфисковали большую часть коллекции.
— Возможно.
Гюнтер тихонько хихикнул. Он не посмел покоситься на своего пассажира, чтобы понять, что имел в виду американец. За перекрестком, где высилась гора обломков, он въехал в узкую улицу, свернул и мимо церкви, окруженной строительными лесами, выехал на просторную площадь, спускающуюся к реке. Машина объехала площадь и остановилась.
— Gem"aldegalerie, герр доктор.
Времени было без пяти час. Гюнтер, как настоящий шофер, выскочил и распахнул дверцу. Коринф вышел из автомобиля.
— Мне вас подождать, герр доктор?
— Где проходит конгресс?
— Тут рядом. В школе. Минут пять идти.
— У меня есть адрес. — Коринф нащупал в кармане бумаги, которые Хелла дала ему накануне. — Я доберусь сам.
Гюнтер исчез с площади, и Коринф посмотрел вверх. Небо заволокло серым туманом. Он думал, я не здесь, а там, вверху, над городом: был сто тысяч лет назад и буду через сто тысяч лет — вечно.В церкви на другой стороне площади негромко стучали молотками; солидный мост (не по нему ли они проехали вчера?), переброшенный через залитую водой зеленую лужайку, вел туда, где мало что было разрушено. Он чувствовал под ногами твердые плитки. Повернувшись, он пересек тротуар и вошел в ворота; в полутьме, под строительными лесами, было тесно от посетителей.