Каменное сердце
Шрифт:
— Я еду туда прямо сейчас, но ты можешь остаться здесь.
— Я поеду с вами!
— Послушай, мне сегодня вечером надо встретиться с одним человеком. Я понятия не имею, что может произойти. Ты мне ни к чему.
— Я поеду с вами!
Стоя на одной ноге, Лейла уже всовывала другую в кроссовку, не развязывая шнурков.
— Как хочешь.
Я повернулся и пошел, вообще-то я был совсем не против того, чтобы она поехала со мной. Лейла проворно влезла в кабину, скрестила руки на груди и стала ждать, чтобы я завел мотор.
— Предупреждаю тебя: будешь тихо сидеть на этом самом сиденье
Она тряхнула головой с видом капризной и огорченной девочки.
— Так вы измените эту ужасную смерть?
— Ты думаешь, я и смерть могу изменить?
Я резко набрал скорость. На большой дороге Рак нам не попался, но, когда мы проезжали мимо его хижины, я заметил, как Лейла таращит глаза, стараясь что-то высмотреть. Она уже познакомилась с небесным бродягой?
Перенос
Я немедленно пожалел о том, что позволил этой девчонке поехать со мной. Стесненный ее присутствием, я все оттягивал момент и не начинал действовать. Полдня я ее катал, покупая по дороге сандвичи и сласти. Когда мы наконец прибыли по отпечатанному на визитной карточке адресу, Лейла все еще сидела в машине. Я строго на нее поглядел, чтобы не вздумала идти за мной, и устремился к роскошному зданию. У входа я тотчас увидел на ослепительно сияющей медной дощечке имя Михаэля Малера, но, к величайшему моему удивлению, рядом с ним значилось «психоаналитик». Какого умения выслушать Жюльетта ждала от этого человека, ни слова мне об этом не сказав? Чем она втайне страдала — или ей казалось, будто страдает?
Стоило толкнуть дверь на лестничной площадке, и меня окутало безмолвие — все в точности соответствовало описанию, какое мог бы дать в двух строчках лишенный воображения автор на повороте романа: бархатные драпировки, старые картины и слабое фиалковое благоухание безликих амнезий. Я оказался в приемной. За дверью слышалось приглушенное бульканье, чья-то память опорожнялась от воспоминаний.
Плюхнувшись на диван, я увидел в зеркале с золоченой рамой свое осунувшееся, заросшее неопрятной щетиной лицо. Жюльетта терпеть не могла, когда я ходил небритый и запущенный. «На тебя смотреть страшно, на убийцу похож…»
За дверью что-то скрипнуло, затем появился Михаэль Малер собственной персоной. Высокий, скорее худой, лет пятидесяти, с резкими чертами лица и горящим сквозь очки в тонкой оправе взглядом, с коротко подстриженными волосами над огромным лбом. Он был одет в темный костюм в узкую полоску, на руке золотые часы и крупное кольцо с вправленным в него зеленым камнем.
— Что вы здесь делаете? Вы не были записаны! Я не беру новых пациентов…
У него был пронзительный и очень громкий голос. Обращаясь ко мне, он, наклонившись вперед, рассерженный и еще того более усталый, без малейшего стеснения развязывал галстук и расстегивал ворот рубашки.
— Не волнуйтесь, — сказал я, — я вообще не пациент, я только хотел…
— Не имеет значения! У меня рабочий день закончился!
Я заметил, что уголки губ у него беспокойно подрагивают. Он был очень бледен. Я догадался, что этот человек выбит из равновесия, если вообще когда-нибудь в нем пребывал. Желая его успокоить, я попытался объяснить:
—
— И не подумаю вас слушать, уважаемый. Я вам уже сказал: у меня рабочий день закончился. Женщина? Книга? До чего оригинально!
— Я только хотел узнать… Я на самом деле был очень удивлен, и пяти минут не прошло, как я узнал, что… женщина, о которой я говорю… обращалась за помощью к человеку вашей специальности… Да, я действительно вошел без звонка и без записи. Все, о чем я вас прошу, это сказать мне…
— Нет, нет и нет! Слышать ничего не хочу. Лавочка закрыта. Вы себе представляете, сколько часов подряд мне приходится выслушивать болтовню удрученного человечества?
Еще продолжая быстро и отрывисто говорить, этот мешок с несчастьями повернулся ко мне спиной и направился в свой кабинет. Я пошел за ним. Огромный письменный стол был завален исписанными бумажками и заставлен целой толпой статуэток, по большей части африканских. Вдоль стены узкая кушетка, посередине продавленная чередой призраков чуть ли не до пола. У стола два кожаных кресла с ножками, увязавшими в ковре, словно в тине. На полке у окна свалены кучей маленькие свертки из серого фетра.
Говорливый психоаналитик устремился к битком набитому книгами и опасно накренившемуся книжному шкафу, извлек оттуда стакан и бутылку виски и щедро себе налил. Потом достал из ящичка огромную сигару, жадно пососал ее, откусил зубами кончик и повалился в одно из двух кресел, перед тем с облегчением расшвыряв вокруг себя галстук, пиджак и туфли.
— Только молчите! — приказал он, не глядя на меня. — Тишина! Имейте в виду, я-то знаю цену тишине, о господи! Господу-то бесконечно повезло, он глух, если верить тому, что мне о нем рассказывают!
Я сел напротив него, не постеснявшись пристроить зад на царственный стол. Малер продолжал говорить, курить и пить. Я был в такой ярости, что грохнул кулаком по столу, опрокинув при этом, словно кегли, немалое число черных фигурок. Кушетка, такая же невозмутимая, как моя тележка, мирно дремала в тени у боковой стенки.
— Послушайте! — заорал я. — Вам случается хоть изредка нормально разговаривать с кем-нибудь? Знаете, та женщина, о которой я вам говорил, это…
— Да-да, конечно, это та же самая, что и все остальные! Никаких других нет! Их не десять, не сто и не тысяча три… Это всегда одна и та же женщина, которая из сеанса в сеанс рассказывает одну и ту же историю. Так что прошу вас…
Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Атмосфера все больше накалялась. Это было нестерпимо… Я не мог поверить, что моя Жюльетта могла делать трудные признания подобному типу, мне она таких признаний не делала никогда. У меня перехватило горло. То сияющее лицо самых ранних времен, то, какое сразу мне являлось, стоило подумать о Жюльетте, сменилось ликом темным и загадочным. Сначала я видел ее растерянной, потом черты твердели, взгляд делался жестким, она сплетала у губ тонкие пальцы и с яростью и отчаянием рассказывала о беде, о которой я не смог догадаться, а человек в полосатом костюме хранил профессиональное молчание, кивал, но, по сути, ему было глубоко наплевать.