Каменные скрижали

Жукровский Войцех

— Я охотно слушаю рассказы о неизвестном мне докторе Маргарет Уорд, — он посигналил, потому что стая павлинов переходила дорогу. Переваливающиеся золотисто-зеленые хвосты мели пыль и листья, — До сих пор я был знаком только с мисс Маргит.

— Каждая мать любит свое дитя, но в данном случае любовь калечит, ослепляет, а иногда убивает. Я смазываю веки внутри мазью, пускаю капли, а позже через окно вижу, как краем юбки она протирает ребенку глаза, и, плюя на пальцы, смачивает воспаленный край глаза… А дома позовет садху и позволит ему колдовать будет прикладывать липкие от грязи мешочки с амулетами или коровий навоз. И сколько ее ни учи, она все равно поступит иначе-. Будет до потери сознания повторять мои

предписания, а я по ее глазам вижу, что обещает, лишь бы меня успокоить, а дома все сделает по-своему. Соберет соседок, расскажет, как было дело в клинике, а потом, когда они досыта наговорятся, снова начнет красить веки ребенка этой ужасной мазью из кокосового жира и сажи. Я виновата, потому что промыла глаза ребенку и у него веки стали белыми как у ястреба, а надо, чтобы они были красивые. Знаешь, я у таких матерей силой отнимала бы больных детей. Ведь все лечение идет насмарку. Достаточно, чтобы веко немного зажило, как они перестают приходить на процедуры. Вот меня иногда и охватывает такая злость, как сегодня. И тебе досталось. Прости. Они немного помолчали, прислушиваясь к ровному пению двигателя, потом Иштван повернул голову и с вызовом посмотрел на нее:

— Тебе удалось спасти зрение хотя бы одному ребенку?

— Конечно! — воскликнула она.

Но он продолжал дальше, не обращая внимания на ее возмущение:

— Он сможет различать цвета, формы, ты ему подаришь весь мир, этого мало? Неужели не стоило приезжать сюда ради счастья хотя бы одного ребенка?

— Не обращай внимания на мое раздраженное настроение. На меня сегодня что-то нашло, я злая, как оса.

— Взгляни, — он показал на серебристо-белое небо. — Песочного цвета тучи, заряженные электричеством. Идет сухая буря. Птицы прячутся, цикады притихли, мы тоже испытываем напряжение, но люди потеряли инстинкт и не знают, что им грозит. В нас только пробуждается беспокойство.

Они повернули в сторону раскидистых деревьев. Там стояло несколько повозок и мотоциклетных рикш с балдахинами в голубую полоску. Расстегнув рубашки, водители спали в тени. Лошадки желтыми зубами срывали пыльные сухие листья с кустов и хлестали себя хвостами по искусанным оводами крупам.

— Въезд запрещен, — Маргит показала на дорожный знак.

— К нам это не относится. Дипломатическая машина, — он мчался по хрустящему гравию прямо к руинам дворца Великого Могола. Блестящие, как металл, мухи, которые влетели в машину во время езды и, прижатые потоком воздуха, бились о заднее стекло, теперь с громким, отчаянным жужжанием пытались выскочить в открытое окно, ударяясь о лица, запутываясь в волосах Маргит.

— Отвратительные мухи, — передергивала она плечами, вычесывая их пальцами.

В мертвый, знойный час парк был пуст. Они стояли у подножья красноватой, тридцатиэтажной башни, которая на фоне серебристых, разбросанных по небу полос, казалось, покачивается, грозя, упасть на них.

В темных воротах, уронив голову на грудь, спал полуголый нищий. Худые черные руки были опущены между раздвинутыми коленями. Ногти на пальцах ног у него были длинные, как у собаки. Нищий не проснулся даже тогда, когда они прошли мимо по узкому коридору, направляясь к винтовой лестнице с истертыми каменными ступеньками! Узкие окошечки бойниц рассеивали слабей свет. Им пришлось взбираться едва ли не на ощупь. На стене при свете спички были видны жирные полосы грязи. Сотни тысяч посетителей опирались здесь ладонями, водили вспотевшими пальцами, полируя штукатурку. Снизу поднималась мускусная вонь от испражнений летучих мышей и человеческой мочи. Сверху слышались пискливые голоса девушек, умноженные эхом.

— Поднимемся на самый верх? — предложил Иштван. — Восемьсот шестьдесят две ступеньки…

— Я никогда не простила бы себе, если бы не влезла туда, — сказала Маргит, ускорив шаги. — Я

обязательно должна побывать наверху.

Мимо них прошли девушки в просторных шароварах, цветных туниках и легких шалях, концы которых свисали на спине. Еще долго были слышны писк, смех и шлепанье их сандалий.

Они останавливались все чаще, переводили дыхание. Маргит прижала руку к сердцу.

— Надо же, как стучит…

По дороге они вспугнули целующуюся пару в белых одеждах. Молодые люди, смутившись, взялись за руки и начали спускаться, но шум шагов вскоре прекратился, они вовсе не спешили выходить из каменной башни.

— Ты видела? Они целовались, — сказал Иштван, развеселившись. — Такие сцены цензура вырезает из фильмов.

— Меня удивляет, что большую нежность проявляют друг к другу мужчины, они ходят, обнявшись, держатся за руки, вплетают цветы в волосы… Я здесь не видела парня и девушку, идущих под руку. А если это и случается, то они маршируют в сопровождении всей семьи. О, уже недалеко, — ее обрадовал свет, который шел из дверного проема, ведущего на вершину башни.

Перед ними расстилалась бесплодная равнина с выгоревшими от постоянной жары рядами густых колючих кустарников, рощами желтеющих деревьев. Под мутным небом, словно полосы далекого дождя, поднимались клубы летящей пыли и то и дело рокотали раскаты грома. В перелесках, похожие на панцири огромных черепах, темнели купола древних гробниц, с содранной кощунственной рукой майоликовой облицовкой.

Ближе к башне, в банановом саду белело несколько мазанок, а в пруду, словно ожившие валуны, торчали черные туши буйволов.

Когда Маргит выглянула за каменный парапет, Иштван придержал ее за талию. По крутой гладкой стене взгляд скользил вниз, перескакивал две галереи с белыми фигурками мужчин, доходил до земли, каменных плит и красноватой утоптанной глины, посыпанной гравием. Мурашки пробегали по телу при мысли, что можно рухнуть вниз с криком отчаяния, на который никто не откликнется, пока глухой удар о землю не успокоит навсегда.

— Прошу соблюдать осторожность, — предупредил сторож в военном мундире, подкованные ботинки застучали по камню. — Два дня назад отсюда бросилась девушка. Еще остался след, — он показал засохшие, черные брызги на обрывистой стене. — Когда ее подняли, она была как мешок из мокрой шерсти, все косточки переломаны. А сразу же после праздника Дива ли отсюда тоже прыгнула одна пара, они держались за руки. У них была любовь, а родители не позволили, потому что он происходил из семьи браминов, а она деревенская… Странно, что эту башню облюбовали самоубийцы. Лучше не высовываться, земля манит, тянет к себе, закружится голова и может произойти несчастье.

Сторож смотрел на Маргит с подозрительным беспокойством.

— Меня поставили, чтобы я смотрел за порядком, — добавил он. — Но если кто-то уж решил, то обязательно прыгнет…

Ветер дул все сильнее, узкие окошки башни пели, как флейты.

Внизу поднималась туча из пыли, вырванных трав и сухих листьев. Порыв ветра теребил волосы, они чувствовали, как их омывают теплые потоки воздуха. Маргит присела, прижимая к коленям вздувшееся платье.

— Будет сильная буря, — предупредил сторож, — лучше спуститься вниз.

— Нет, — упрямилась она, — побудем здесь еще немного. Под ними стонали деревья. Ветер раскачивал кроны, горстями рвал листья. Высохшее поле дымилось красной пылью.

— Не бойтесь, со мной у вас проблем не будет, — успокоила она сторожа. Маргит с волнением всматривалась во внезапно посеревшее небо, с чернильными наплывами, ставшее таким неестественным. Желто-розовое сияние ярко освещало тучи пульсирующим светом, молнии предвещали засуху, погоду без дождей.

Маргит пыталась гребенкой пригладить вставшие дыбом волосы, но, насыщенные электричеством, они снова поднимались, из них летели искры.