Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель
Шрифт:
– Она – не фолька! – рявкнул Волкан.
– А кто? – ярился Олькша: – Жена она тебе, что ли?
– Не твое дело, ягонь конопатая, – буркнул Волькша.
– Что! Как ты меня назвал? Да, я тебя сейчас порву на куски, погань латвицкая!
Волькша нагнулся и черпнул горсть прибрежного песка.
– Олькша, МНЕ НАДОЕЛО ТЕБЯ ВРАЗУМЛЯТЬ! – сказал он слова, которые в прежние времена и впрямь отрезвляли Рыжего Люта. Годинович почти не надеялся, что они подействуют. Варяжская земля в кулаке не придала Волкану и малой толики той силы, которую источала родная, Ладонинская. Если бы началась потасовка, Каменному
– Ты это серьезно? – спросил он.
– Что серьезно? – уточнил Волькша.
– Хочешь на ней жениться?
– Не твое дело, – насупился Годинович.
– Да брось! – едва не рассмеялся Рыжий Лют: – Жениться на первой бабе, которую облапал?! Да ты спятил! Мы же теперь варяги. Да у нас в каждом походе по пятку таких будет!
– Заткнись! – опять повысил голос Волкан и устрашающе поднял кулаки.
– Да ладно тебе, Волькш, – сказал Олькша и отступил на шаг: – Дело конечно твое. Но я бы…
– Ты бы лучше вспомнил о Кайе! – не сдержался Волькша.
– А что? – набычился Рыжий Лют: – Кто это? – издевательски спросил он. Кровь прилила к его конопатой морде. Ни разу со времен похода в барсучий город парни не говорили об олоньской охотнице. Но судя по последним словам, Волькша знал о неудачном сватовстве Ольгерда. С чего бы тогда иначе ему поминать Кайю?
– Никто, – бросил Волкан и двинулся к мосткам, возле которых стоял драккар Хрольфа и три его кнорра.
Чувствуя, как ярость клокочет у него в жилах, и памятуя слова Годины о том, что гнев – худший из советчиков, Волькша решил отложить разговор о дележе добычи на более спокойное время. Он же не знал, что прямо на причале Фриггита насядет на шеппаря с бабьей склокой.
Жена Хрольфа начала вопить о том, что ее муженек держит ее в черном теле и наряжает в обноски чужих фольков, едва только драккар оказался в досягаемости ее истошного крика. Такие наветы и оскорбления не могли придти в голову даже Рыжему Люту, а уж от его сквернословия порой краснел сам задира Локки.
Хрольф побагровел, как клюква.
Люди на берегу хватались за животики, внимая разнузданной обличительнице. Никто не верил в то, что на поле супружеской брани Хрольф настолько плох, но до упаду смеялись все, кто находился на безопасном расстоянии от мужа Фриггиты.
Олькша, понимавший в бабьем крике в разы меньше прочих, и то лыбился от уха до уха. Он не преминул подобраться к Волькше, хлопнуть по плечу и многозначительно подмигнуть. Дескать, что, братка, хочешь чтобы и тебя вот так же из походов встречали?
Волкан нахмурился и отвернулся.
Когда Хрольф шагнул с драккара на мостки, Фриггита уже дошла до исступления. Она перегородила шеппарю дорогу и требовала немедленных ответов на вопросы, которые, якобы, задала мужу еще до его отплытия. Племянник Неистового Эрланда молча отступал по причалу вглубь озера. Оказавшись на дальнем краю мостков он остановился, тяжело вздохнул и… столкнул Фриггиту в воду.
То ли она растерялась от неожиданности, то ли вовсе не умела плавать, но, оказавшись в озере, жена Хрольфа начала тонуть. Не обращая внимания на ее мольбы о пощаде и милости, шеппарь вернулся к драккару
– А может не надо, Хрольф? – спросил Эгиль, подавая ему грозное оружие.
Ответа не последовало.
Так же неторопливо племянник Неистового Эрланда вернулся туда, где барахталась в воде его жена. Все вокруг затаили дыхание. Хрольф поиграл копьем, ища на нем сподручное место. От ужаса Фриггита даже перестала кричать. Она то погружалась в воду, то с трудом выкарабкивалась на поверхности. Покачав головой, шеппарь раздосадовано плюнул и протянул жене тупой конец копья. Но он не стал вытаскивать ее на мостки, а потянул к берегу.
Едва ноги Фриггиты коснулись каменистого дна, как она уже открыла рот, чтобы возобновить свой крик. Но Хрольф сдавил пальцами ее щеки, так что ее рот стал похож на разинутый утиный клюв, и рявкнул:
– Зашей свою пасть кожаными шнурками! Заколоти ее дубовой пробкой, женщина! Ибо твой муж теперь самый удачливый из ныне здравствующих шёрёвернов! Моя добыча не уместилась даже на четырех кораблях! Так что я больше не желаю слушать твои поганые речи! Ты поняла меня, женщина? А если ты ослушаешься, я сложу в лодку все твои пожитки, посажу туда тебя и твоих детей и прикажу своей руси оттолкать вас на середину Мэларена. Ты меня поняла?
От сырости платья, от ужаса, от возмущения, от неожиданности, от стыда и отчего-то еще Фриггиту ознобило. Она стучала зубами, икала и часто-часто хлопала мокрыми ресницами.
– Иди в дом, женщина, – приказал Хрольф: – и пусть к вечеру будет готово столько еды для меня, моих людей и дорогих гостей с Окселёзюнде, чтобы наши животы лопнули от натуги, и все равно мы не смогли бы съесть ее всю!
Когда Хрольф вернулся к своим кораблям, манскап встретил его приветственными криками, в которых не было и тени насмешки, а лишь гордость за своего шеппаря и одобрение его деяния.
Хрольфовы бобы
Добычу начали делить только через три дня после возвращения на Бирку.
Двое суток шёрёверны беспробудно объедались и пьянствовали. Фриггита в точности исполнила волю мужа, и под тяжестью приготовленной снеди у стола подламывались ножки. Рудоплавам пришлось отложить свое отплытие на время пира. Хотя они и были в основном гётами, но набить пузо мясом и пивом любили не меньше свеев, фалийцев, фламандцев и турпилингов из Хрольфова манскапа. Рыжий Лют от варягов не отставал, а в части жестоких шуток и зубоскальства над упившимися товарищами, так и вовсе не знал равных. От его выходок ухахатывалось все застолье.
И только Волькша поскрипывал зубами и хмурил брови. Если бы не здравицы, славословившие его вперемешку с Ольгом и шеппарем, он и вовсе улизнул бы из-за стола. Но Година завсегда приучал своих сыновей к благочинию, а покидать трапезу прежде главы дома, по словам Волькшиного отца, было вопиющим невежеством.
Хрольф с манскапом гулял, а Бирка клокотала слухами, как разваренная каша. Даже старики не могли вспомнить, чтобы из набега шёрёверны возвращались с такой баснословной добычей. На каждого из людей бывшего потрошителя сумьских засек приходилось по четыре пленника и немереная куча всякого добра. Поговаривали еще и о сундуках с серебром, которые племянник Неистового Эрланда привез на Громе, но в глаза их никто не видел.