Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Кууне Янис

Волкан старался набегу продумать все возможные пути возвращения скотинки своего старшего брата. Он был готов ко всему, но только ни к тому, что на самом деле приготовила ему Мокошь.

Когда он углядел телочку за деревьями, та мирно паслась на небольшой полянке. Подобравшись ближе, паренек разглядел длинную веревку, которой коровка была привязана к дереву. А вокруг ни души. Ни дать, ни взять, западня: телочка – приманка, а он, Волькша, – неразумный зверь, который должен вот-вот попасть в волчью яму.

Можно было, конечно, во все лопатки побежать в Ладонь,

звать на помощь братьев. Никто бы не осудил Годиновича за такую осторожность. Но, ощутив холодное дыхание опасности, Волькша точно стал выше ростом, шире в плечах и летовалее. На всякую хитрость можно свою сметку накинуть и все шиворот на выворот перетянуть: тот, кто был дичью, может стать охотником, а ловец превратиться в добычу.

Волькша присел за деревом и начал внимательно осматриваться. Веревка была слишком длинной: коровка гуляла по всей поляне как хотела. Значит, ямы возле нее нет, если только тать не выкопал ров вокруг всей поляны. А раз нет ямы, выходило, что тать сидит в засаде. А уж найти засадников в бору, что шумел вокруг, было куда проще.

Годинович весь обратился в зрение и слух. Ему казалось, что он способен издалека услышать даже шум чужого, потаенного дыхания, что ему по силам разглядеть едва примятые ветви кустов.

– Что там такое, венед? – раздался тревожный шепот над самым его ухом. От неожиданности Волькша оцепенел. Кровь ударила ему в затылок, как дубовая клюка.

– Ну, что там? – недоумевал голос. Неслышно, точно бегущее над лесом облако, мимо него промелькнул чья-то тень…

Мимо???

Льдинка страха мгновенно растаяла, заполнив голову перегретым паром недоумения.

Как мимо? Почему?

Если некто выслеживал не Волькшу, в чем сомнений не было, поскольку он прошел мимо, значит, этот некто тоже искал тех, кто устроил на поляне западню.

Но кем был этот некто?

И почему он говорил по-карельски?

И почему, несмотря на то, что в руках у него лук, его волосы цвета весеннего одуванчика заплетены в две девичьи косички?

– Кайя? – не то спросил, не то позвал Волькша.

– Чего орешь?! – раздалось из-за дерева.

– Это ты, Кайя? – переспросил Годинович громким шепотом.

– Я, – ответили из-за ствола: – А кого ты хотел увидеть рядом с моим домом?

– Рядом с чем?

– Все-таки вы, венеды, странные, – сказала Кайя, прокравшись обратно к Волькше: – Вон же мой дом.

Годинович оглянулся и тут же точно яркие сосновые лучины зажглись у него в щеках и ушах. Какой позор! Пусть даже его скрывали ветви деревьев, но не заметить олоньский дом было невозможно. Надо же было так увлечься погоней за татем, похитившим телочку Торха, чтобы пройти в нескольких шагах от сруба на деревьях и не увидел его!

Когда венед поведал Кайе, что за дело привело его к ее дому, та согнулась от смеха в три погибели, а потом и вовсе повалилась в черничник.

– Я же чуть не пристрелила тебя, венед! – потешалась она: – Я в ледник спустилась, чтобы настрелянных зайцев туда положить, вылезаю, смотрю, чья-то задница в кустах маячит и явно на Ладонинскую телочку

зарится. Вот думаю, вор! Будь он хозяином, давно бы коровку отвязывал и домой погнал, а это высматривает что-то. Уж и не знаю, чего я сразу не выстрелила? Лук же стоял подле ледника. Стало мне любопытно, что это за олух такой объявился. Подбираюсь ближе, смотрю, а это старый знакомый крадется. Тут меня сомнение взяло, что это ты там, на полянке высматриваешь…

Волькша пялился на хохочущую Кайю, старательно лыбился и всплескивал руками, но в душе его было пакостно. Как не крути, а эта олоньская девчонка имела право называть его и олухом, и задницей. Не увидеть на деревьях ее дом, не услышать, как она подкрадывается сзади! Никакой он после этого не охотник, не следопыт. Олух он последний и все тут…

– А зачем ты телочку-то из распадка свела? – попытался Годинович перевести разговор.

– Надо было другим оставить? – съязвила девица: – В следующий раз так и сделаю, чтобы венеды глупых вопросов не задавали. Я-то хотела их животину поберечь от зверья и лиходеев, а он меня упрекает!?

Волкан уже знал, что и следующий его вопрос не покажется Кайей умным, и все же он спросил:

– Но почему ты ее к себе повела, а не в Ладонь, раз уж знала, что это Ладонинская телка?

– Ну, какой же ты глупый, венед. Я же тебе сказала про зайцев. Сказала?

Парнишка кивнул.

– Думаешь, я их как грибов возле дома насобирала?

Волькша покачал головой.

– С самого утра за ними по лесу шастала. Ноги гудят, как ветер в трубе. А телочка ваша ближе к моему дому блудила, чем к Ладони. Я и решила вначале добычу домой занести, отдохнуть, а уж после вашу скотинку возвернуть.

Волькша готов был провалиться в Навь от стыда. Вот и снова он выходил олухом перед девчонкой. Впрочем, девчонкой он называл Кайю скорее по сути, чем по облику. Лет ей было столько же, сколько Волкану или около того. Лицо она имела детское и открытое, но сама была при этом высокая, крепкая, полногрудая.

– Да ладно тебе, венед, – успокоила его юная охотница: – Раз уж пришел, пошли я тебя киселем напою.

Гордый венед хотел отказаться, забрать скотинку и двинуться домой, но от воспоминаний о вкусе велле рот наполнился слюной. Хоть и не мог Волькша жаловаться на то, что ему редко приходилось есть разные сласти и смасти, но карельский кисель запомнился ему как-то особо. Даже не столько вкусом своим, сколько благодатью, которая наполняла пузо вместе с велле.

Но овсяным киселем угощение не закончилось. Хлебосольная хозяйка выставила гостю холодной тушеной оленины с мятой брусникой в меду и черные душистые хлебцы. За едой неловкость Волькши улетучилась, и они с Кайей душевно проболтали почти до вечерней зорьки. За весь вечер они даже словом не обмолвились о том, что произошло зимой. А так успели переговорить обо всем на свете: о повадках тетеревов и лисиц, о том, где в округе самые ягодные места и где самые непроходимые болота. Да мало ли еще о чем могут говорить люди, испытывающие друг к другу простую человеческую приязнь.