Каменный пояс, 1974
Шрифт:
Нет, мы просто не умели их беречь. Не было опыта. Да и садили порой не то, что надо было.
Потом научились.
И вот, много лет спустя, я снова вхожу в парк металлургов. Передо мною тополя. Те самые тополя, которые садил здесь более тридцати лет назад. Зеленые, шумные, красивые.
Мы идем с Евгением Эктовым по аллее, и я рассказываю, как все это было. Женя помоложе меня, он не видел первых лет стройки. Но мы с ним друзья. Перед войной работали в газете «Магнитогорский рабочий». Начавшаяся война разбросала нас по разным фронтам. Женя стал летчиком, громил врага с воздуха. Был тяжело ранен. Награжден орденом Красного Знамени. Вылечился, вернулся в свой
Стою, прислонившись к тополю, и чувствую — радость охватывает меня. Тополь чуть вздрагивает, шуршит листвой, как бы говоря: вот я какой вырос! Задираю голову, смотрю на его вершину, что уходит в небо, и хочется крикнуть:
— Привет тебе, мое зеленое чудо!
Однажды на шестом участке, где мне пришлось жить, был объявлен митинг. Митинги в то время были не редкостью. Они проводились на стройке всюду. Люди охотно шли на эти короткие или, как их называли, летучие митинги. Да это и понятно: молодежь, съехавшаяся на стройку, живо интересовалась всем, что делается в стране и за рубежом, жила полнокровной духовной жизнью.
Когда я подошел к собравшимся, митинг уже начался. Но что такое?.. Это какой-то необычный митинг. На трибуне, что мы сколотили из досок, стоит молодой, симпатичный парень и, размахивая руками, читает стихи. Артист, что ли? Да нет же, одежда вроде рабочая… Через минуту-две все выяснилось: это выступал поэт-магнитостроевец Борис Ручьев. Не глядя в бумагу, он рубил наизусть все, что успел написать. Поэту не было в то время и двадцати. Кряжистый, голубоглазый, бросал он в толпу жгучие, литые слова. Я протиснулся ближе к трибуне, затаил дыхание. А он продолжал:
Если же отступишь перед тучей, по руке ударишь в черный срок и уйдешь, ничейный и колючий, перепутьями чужих дорог, — на минуту камнем станет нежность, ты иди, не думай обо мне… Встречу я тебя, товарищ, тем же, чем врага встречают на войне…Это были стихи о дружбе. И посвятил их поэт товарищу по работе Михаилу Люгарину. Тут же, на трибуне, стоял Люгарин. Тощий, скуластый, обожженный до черноты солнцем. Он тоже потом читал. Но у него совсем иные стихи, обращенные к родным полям, к матери, что осталась в родной станице… Люди хлопают в ладоши, приветствуют поэтов, просят заглядывать в клуб, где можно еще послушать, потолковать.
После митинга я разговорился с поэтами, как со старыми знакомыми, хотя видел их в первый раз. Они оказались простыми, хорошими хлопцами. В тридцатом году вместе приехали на Магнитострой. Стали бетонщиками и вот трудятся на строительстве, пишут стихи, и уже прославились. Я признался, что тоже балуюсь стихами. Но когда они попросили прочитать, я как назло не мог вспомнить ни одной строчки. Поэты переглянулись, и Ручьев сказал:
— Ладно, приходи с тетрадкой.
У Бориса Ручьева тогда уже вышла первая книжка, и его, как поэта, перевели из барака в только что выстроенную заводскую гостиницу. Об этом позаботился сам директор завода. В гостиницу я и пришел к Ручьеву со своей тетрадкой. В комнате, где он жил, было уютно, чисто и тихо. Да, конечно, никакого сравнения с барачной жизнью! На столе — гора книг, бумага… И я подумал: в таких условиях целый роман написать
— Не только писать, спать не дают, — сказал Борис.
Стены в новой гостинице действительно оказались «говорящими».
Полистав тетрадку, Ручьев выбрал одно стихотворение и посоветовал отнести в «Магнитогорский рабочий». Через несколько дней оно было напечатано. Я до сих пор храню этот, дорогой для меня, номер газеты: рыжая оберточная бумага, далеко не четкая печать. Концовка стихотворения не вошла по вине печатника. Но как бы там ни было, а стихи увидели свет. Я радовался.
Однажды поэт Василий Макаров сказал мне:
— Теперь ты наш, приходи на занятия…
Это означало, что меня приняли в литературную бригаду имени М. Горького, так называлась тогда Магнитогорская писательская организация.
Василий Александрович Макаров — руководитель бригады — очаровал меня душевным отношением к нам, молодым авторам. По-отцовски встречал он каждого, учил, печатал первые произведения.
Литбригада жила напряженной творческой жизнью. В ее орбиту втягивались все новые и новые авторы. А страницы газет и городского печатного журнала обогащались новыми произведениями. По установившейся традиции члены литбригады шли в цехи, на стройплощадки, в клубы, красные уголки, общежития — читали стихи, рассказы, беседовали с рабочими.
Этой полезной и нужной работы не мог не заметить директор завода А. П. Завенягин. В своем приказе № 21 он впервые в истории города отметил заслуги местных литераторов. Двадцать тысяч рублей директор выделил только для того, чтобы популяризовать их творчество. Машинист паровоза А. Авдеенко и бетонщик Б. Ручьев удостоились тогда творческих командировок по Уралу. По инициативе директора был оборудован Дом писателя, приобретена библиотека.
Вскоре А. Авдеенко вышел со своей книгой «Я люблю» на широкую всесоюзную арену. Роман был горячо встречен читателями и критикой. Выдержал десятки изданий, был переведен на многие языки. Не менее порадовала нас и книга стихов Бориса Ручьева «Вторая родина».
Летом 1934 года литбригада готовилась к Первому съезду писателей Урала. Когда встал вопрос о делегатах, первым было названо имя Александра Авдеенко. (Борис Ручьев к тому времени переехал в Свердловск.) Делегатами избрали Михаила Люгарина, Валентина Сержантова, совсем юного Марка Гроссмана, Сергея Каркаса и меня.
16 июня наша делегация во главе с Александром Авдеенко выехала из Магнитки. Разумеется, Авдеенко был душой нашего общества: мы слушали его рассказы о встречах с Алексеем Максимовичем Горьким; толковали о прозе, о поэзии. Люгарин читал свои новые стихи, которые вез для журнала «Штурм».
В Свердловске нас поселили в гостинице, где, по рассказам, останавливался В. В. Маяковский, написавший там свое знаменитое стихотворение об Иване Козыреве. Все это было очень интересно, и волновало нас, молодых авторов, до глубины души.
Съезд открылся 18 июня в клубе имени Профинтерна.
Войдя в зал, я увидел нечто необыкновенное: на сцене — от пола до потолка — стоял макет книги А. Авдеенко «Я люблю». Справа вполовину меньше — макет «Второй родины» Б. Ручьева. Получилось так, что в центре внимания съезда были магнитогорцы. И докладчики, и выступающие в прениях, почти все говорили о книгах Авдеенко и Ручьева, как о выдающейся победе рабочего класса на литературном фронте. Высоко оценил книгу «Я люблю» прибывший на съезд из Москвы известный критик и литературовед Владимир Ермилов. Добрые слова сказал о Борисе Ручьеве поэт Виктор Гусев.