Каменный пояс, 1978
Шрифт:
— Бригадиром? — изумился Журавлев. — Но это мы еще посмотрим!
— Знамо, посмотрим, — подтвердила Марфа Егоровна и приступила к исполнению своих непосредственных обязанностей. Раскинула под березами клеенку, поставила в центр тарелку с ворохом крупно нарезанного хлеба, разложила ложки по числу ожидаемых едоков. И как раз ко времени управилась. Из-за леса, приминая таловый молодняк, выскочил старенький ДТ-54 и замер в некотором отдалении. Из кабины выбрались Валерка и Пашка.
— Это что за новости? — протяжно спросил себя Журавлев.
Рывком
— Сила есть — ума не надо? Круши подряд! Сколь говорить вам, елки зеленые, чтоб одну дорогу к табору знали? Ну, благодетели! Ну, работнички!
— Прямиком быстрее, — оправдывается Валерка.
— Думать надо! — посоветовал Журавлев. Еще бы покричал, но тут подъехали Сашка и Антон.
— Что долго? — спросил их Журавлев.
— Да вот он все, — Сашка указал на друга. — Захватил половину полосы и не пускает. За выработкой парень гонится. А мы тихонько, зато не валки, а стрелки!
Последним к табору лихо подкатил Андрюшка, бойко слетел с комбайна.
— Уже рубают! — возмутился он. — Работать их нету, а к столу первыми лезут… Пропустите, граждане, пропустите на почетное место.
— Рожу умыл бы, — сказала ему Марфа Егоровна. — Срамота глядеть.
— Я на работе, — ответил Андрюшка и подвинул к себе объемистую миску с борщом. — Всякими умываниями можно уборку сорвать.
Поглядывает Журавлев на ребят, и все ему понятно, все приметно. Куражатся, храбрятся, а вон как набило их по бороздам, вон как подрагивают руки…
День кончается, а работа не кончена. Такой распорядок у страды — удлинять день и ужимать до предела ночь, откладывая на потом сон, личные и всякие прочие дела, не имеющие отношения к обмолоту, сдаче хлеба, пахоте.
Испытание огнем
Как и рассчитывал Журавлев, его комбайнеры через несколько дней одолели-таки норму, приноровились соразмерять скорость машины с густотой и высотой хлеба, с неровностями поля, чтобы комбайн не спотыкался и не клевал жаткой землю. Сперва Антон твердо вышел на норму, за ним поспели Андрей и Сашка. Трактористы журавлевского звена тоже не сидели сложа руки.
А солнце жарит и жарит. Белесое небо чисто, ветер дремотно-вял. Временами наскочит, опахнет зноем и опять свалится где-то в кустах, запутается в густой зелени берез…
Близко к обеду Марфа Егоровна надумала удивить ребят. Подобрала подол длинной юбки, подхватила корзину и ударилась по ближним колкам на поиски грибов. Через какой-то час выбрела на недавно выкошенную поляну и ахнула: по всей поляне разбежались толстоногие подосиновики. С одного места корзину нарезала, да еще пришлось фартук снять и в него уложить целый ворох грибов.
На обратной дороге, на подходе к табору, встретился ей Григорий Козелков. Бредет, загребая пыль, мотает пьяной головой.
— Эка страсть в жару водку хлестать! — сказала ему Марфа Егоровна
— Для успокоения души, — бубнил он. — Поминки у меня сегодня… Тридцать лет прожил. А зачем? Нет, ты скажи мне, зачем?
— Небеса коптить, — ответила Марфа Егоровна.
— Может быть… Скончалась моя молодость тихо и незаметно, как набожная старушка.
— Ты старух не задевай! — обиделась Марфа Егоровна. — Они молодым во как нос утрут! Нету в тебе, Гришка, ни стыда, ни совести. Ей-бо! Чего намедни мать со слезами ходила, а? Чего, беспутная твоя башка, по лесам шастаешь? Чего потерял?
— Не знаю, — ответил Козелков.
— Ляжь вон под куст да проспись.
— Нет! — заартачился Григорий. — Пойду муравьев дразнить. Очень люблю… Они огня боятся, носятся как шальные, трухлявый дом спасают… Пропади все пропадом!
Козелков свернул в сторону от дороги и зверем полез по кустам, только треск пошел.
— Свихнулся, ей-бо! — решила Марфа Егоровна. Взглянув на солнце, она заторопилась: явятся парни на обед, а у нее ничего не готово.
Едва перебрала и очистила грибы, едва уместила на плите две сковородки и запалила в печке березовый сушняк, как приехал на табор Сергей.
— Здравствуй, кормилица! Не моришь мужиков голодом?
— По работе и кормежка, — засмеялась Марфа Егоровна. — Косить нынче кончаем. Уж расстараюсь ради такого дела. Погодишь, так и тебя накормлю.
— Погодить можно… Иван Михайлович где?
— В мастерскую бегал за какой-то железякой, а теперь, поди, у трактористов. Ремонт делают. Вон за тем осинничком, супротив лога.
— А я подарок привез тебе, Егоровна. Помнишь, фотограф был?
— Карточку прислал? — Марфа Егоровна начала вытирать о фартук руки. — Дай-ка гляну.
— Бери выше, Егоровна! — засмеялся Сергей и нарочито медленно достал из кармана свернутые трубкой газеты. — Пропечатали тебя, Егоровна, теперь весь район нашу повариху знает.
Марфа Егоровна осторожно взяла газету, глянула на свой портрет, напечатанный на первой странице, и часто заморгала, зашмыгала носом. Она бы тут же и заревела, да Антон помешал. Он с шиком подкатил к табору, осадил комбайн и с видом человека, знающего себе цену, направился к Марфе Егоровне и Сергею. Но в последний момент озорство взяло верх. Подкинув ладонь к козырьку фуражки, он отрапортовал:
— Разрешите доложить. Комбайнер Антон Кондратьевич Бурин закончил работу на вверенном участке. Санька и Андрюха добивают последнюю загонку. Техника и личный состав находятся в удовлетворительном состоянии, происшествий нет!
— Вольно, — сказал ему Сергей.
Тут только Антон обратил внимание на растерянный и необычный вид поварихи.
— Ты чего, баба Марфа, жмуришься? — спросил он. Марфа Егоровна протянула ему газету. Антон протяжно свистнул, обнял повариху и закружил ее.
— Причитается с тебя, баба Марфа! — кричал он.