Каменный пояс, 1981
Шрифт:
Барыкин взволнованно и растерянно смотрел на секретаря сельсовета. Всегда невозмутимо спокойная Елена Петровна тоже была взволнована и озадачена. Надо же так! В соседях жили, кажется, все знала про Аграфену, и, оказывается, не все. Видно, даже у самых открытых людей, какой была покойная соседка, есть свои заветные тайны, доступ к которым заказан до поры, до времени…
— Что делать будем, Владимир Алексеевич? С одной стороны — нет у нас в стране Фонда обороны, с другой — просьба человека, его завещание. Документ…
— Что делать? — Барыкин взлохматил гладко зачесанные русые волосы. —
Оставшись один в кабинете, Владимир Алексеевич снова перечитал заявление и задумался. Эх, сердешная ты, Аграфена Серафимовна! Да как же ты, родимая, да на что жила все эти годы? Ведь ни копеечки из пособия за сына не израсходовала. А небось трудно, туго и голодно бывало… Не надо ему, Барыкину, рассказывать о послевоенных годах, самого дедушка с бабушкой на пенсию за погибшего отца растили, на одно пособие втроем жили.
Люди копят деньги на черный день, детям или на покупки. А тут в мирные годы тихонькая русская старушка из месяца в месяц откладывала пенсию за погибшего сына на сберегательную книжку не ради личной корысти… Отрывала от себя ради самого святого на земле — мира и жизни чужих детей. А для чего же еще могущество нашей страны?..
— Ты что, спятил, Барыкин?! Какой Фонд обороны? Есть Фонд мира, чего там выдумывать. Если делать нечего, так я подкину тебе работенки! — уж очень весело прокричал предрик, когда Барыкин в разговоре с ним, заикаясь, сообщил о заявлении-завещании покойной старушки.
— В том-то и дело, Леонид Борисович, что не спятил. И старушка не перепутала. Муж у нее умер, спасая колхозное добро, три сына полегли на поле боя. Она, может быть, лучше нас знала, что ей делать, для чего законную пенсию до копеечки сберечь и на что ее завещать.
Предрик надолго замолчал, в трубке было слышно, как он чмокал губами. Молодой еще, моложе Барыкина, тоже сын погибшего офицера. Должно быть, наконец, убедился, что председатель Совета вовсе не шутит и ждет от него ответа по существу. Да, учрежден у нас в стране Фонд мира, но умершая бабка просит принять ее сбережения в Фонд обороны страны и никуда больше. Она, десятилетиями, обделяя себя деньгами, верила, что просьбу ее уважат, ибо помнила, как высоко ценили патриотический порыв граждан и коллективов в годы войны. Те, кто отдавал свои сбережения на разгром фашизма, получали благодарственные телеграммы из Москвы, о них писали газеты, они вошли в историю нашей великой Родины.
«А почему же сейчас, — думал предрик, — когда позади тридцать пять лет мира, можно отказать в просьбе человеку, тем более в посмертной просьбе? Она, просьба эта, не ради славы. Нет, он не имеет права отмахнуться от нее. А что необычна — так ничего противозаконного в том нет. Сомневался же кое-кто, когда начались хлопоты по установлению танка-памятника в Уксянке в честь построенного в годы войны на средства рабочих и механизаторов тамошней МТС и врученного их земляку на фронте. А ведь правительство пошло навстречу ходатайству местных органов власти…»
— Слушай, Владимир Алексеевич, конечно, райисполком приветствует просьбу старушки.
Барыкин облегченно вздохнул, прошелся по кабинету и стал звонить в совхоз.
— О чем разговор?! — с полуслова понял директор. — Неужели ты нас считаешь за бюрократов? Все найдем, все сделаем. И оркестр закажем из города. Сей момент с рабочкомом обговорим.
Памятник на заводе пообещали изготовить к вечеру…
С утра небо пестрело и хмурилось, а к обеду солнце пересилило морок, и березы по кладбищу за селом ярко зажелтели. Горели жарко на солнце трубы оркестра, и только торжественно-печальная музыка заставляла людей забыть о погоже разгулявшемся осеннем дне.
На открытом грузовике по обеим сторонам памятника с красной звездой замерли отпускники-солдаты Михаил Богдашов и Сергей Пономарев, в кумачовом гробу стеснительно, словно живая, лежала Аграфена Серафимовна Ильиных. Простоволосые мужики бережно несли крышку гроба, обитую траурным крепом. Строго и отрешенно держали на ладонях фронтовики атласные подушечки с наградами сыновей Аграфены.
О каждом осталась матери память… Орден Славы и две медали «За отвагу» — это старшего, Андрея, награды. Их сберег и привез матери боевой друг сына. Орден Отечественной войны II степени и медаль «За оборону Сталинграда» прислали из части, где воевал минометчиком средний, Иван. Два ордена Отечественной войны I и II степени — награды Ильи, не полученные им, разысканные красными следопытами средней школы и врученные райвоенкомом матери.
Чеканя по-солдатски шаг, отдельным взводом шли с ружьями комбайнеры, трактористы, главный инженер совхоза, учитель истории средней школы. Провожающих не окинешь взором… Вся школа в колонне, стар и млад со всего села. Все вышли проводить в последний путь простую деревенскую старушку Аграфену Серафимовну Ильиных, при жизни незаметную, как и многие-многие русские крестьянки…
Похоронная процессия преградила путь самосвалу с зерном, и водитель из командированных на уборку окликнул Петра Ивановича Буркова, что нес орден Отечественной войны I степени:
— Папаша! Что за генерала хороните?
Не оборачиваясь, Петр Иванович негромко, а слышали, наверное, все провожающие, ответил:
— Солдатскую мать, сынок…
Водитель заглушил мотор, беззвучно отпахнул дверку кабины, сорвал с головы голубой берет и встал на открылок. Он стоял, высокий, белокурый, чужой здешним людям и умершей старушке, но враз и навсегда ставший близким и родным для них и солдатской матери.
Феликс Сузин
СЕГОДНЯ И КАЖДЫЙ ДЕНЬ
Рассказ
Никита вскочил в троллейбус, когда тот уже тронулся. Скользнули по лопаткам стальные ребра дверей, прижали к потной, пышащей жаром массе. Заваливаясь на правый бок, троллейбус потащился к следующей остановке; размеренно шлепал по асфальту какой-то кусок резины. А время спешило, катилось колобком…
Проехали площадь. Большие часы показывали половину четвертого.