Каменный пояс, 1983

Зайцев Александр А.

— Считайте, нашей группе повезло! Мы здесь такую практику пройдем, ребята, за день, какую не пройти в цехе и за год.

Хозяина лопаты одолевал рабочий зуд, и он все бегал следом, ловясь за черенок.

— Иван Никитович, отдайте. Да хватит вам, дайте я…

— Держи.

Хрустят лопаты, теплеет солнце, и оседают кучи щебня, плавясь, как шихта в мартеновской печи. Всего лишь за день парни раскидали и разровняли щебень, на что по нормам четыре смены отводилось. И ничего, что нет на сталеварах брезентовых костюмов и кепок с темными очками у козырьков. Все это скоро будет.

Скоро начнут эти ребята свою новую, рабочую жизнь. Велик труд рабочего! Велик коллективизмом, творчеством, энтузиазмом. Да, он огромное богатство, и все как есть передается

молодым — владейте!

ПОЭЗИЯ И ПРОЗА

Антонина Юдина

СТИХИ

* * *

О тайна близкого лица! Разъединенья не нарушу. Ведь невозможно до конца Предугадать иную душу. В единстве будто беспредельном Согласной песни голоса, Но приглядись, судьбой отдельной Поют у каждого глаза.

* * *

Мне снилось, что птицы меня не боятся: На руки мои, как на ветви, садятся. И щебет, и гомон, и клекот, и крик — И я понимаю их птичий язык. Мне снилась равнина, равнина пустая, Но я прикоснусь — и цветы расцветают, Махну рукавом — теплы ветры подуют И пчелы над каждым цветком заколдуют. Проснуться мне было не страшно ничуть: Свобода мою переполнила грудь. А друг посмотрел на меня тяжело: «И что там за счастье случиться могло?»

НА РОДИНЕ МУСЫ ДЖАЛИЛЯ

Мустафино. Тепло, неповторимо Пел самовар начищенной красы, Цветущий нежно-сладковатым дымом, Чтоб пить мне чай на родине Мусы. Хозяин, подмигнув хитро и бодро, Лукаво улыбается в усы: «Пей чай, кызым! Хороший чай, что доктор, Особенно на родине Мусы». А после, на исходе дня и лета, Дойдя до долгожданной полосы. Читал хозяин земляка-поэта За чаем мне на родине Мусы. И каждый стих как будто снова соткан И временем поставлен на весы. Звучали строки, каждая, что доктор, Особенно на родине Мусы.

СТЕПЬ

Родная степь! С моей любовью Мне не поделать ничего. Слилось мое биенье крови С порывом ветра твоего. С казачьей песнею бунтарской, С копытным топотом в пыли, С прищуром глаз полутатарских, И легким всадником вдали, И с этой птицей непокорной, Несущей песню в высоту, Покуда сердце от простора Не

разорвется на лету!

И. М. Бражников,

Герой Советского Союза

ПОМНИТ МИР СПАСЕННЫЙ

(из записок военного летчика)

Иван Моисеевич Бражников — участник Великой Отечественной войны. Живет в Оренбурге. Записки автобиографичны.

I

После летних учений, на которых отрабатывалось взаимодействие Черноморского флота с бомбардировочной авиацией, наш авиаполк получил приказ возвратиться из района Одессы на свой Кировоградский аэродром. Уже все было готово к перелету, но вдруг испортилась погода, пошел дождь.

— Эх, не ко времени расплакалось небо, — недовольно ворчал командир звена старший лейтенант Когтев, снимая сапоги. — К вечеру уже были бы дома…

— Да, были бы, — отозвался штурман Заблоцкий. — А теперь придется ждать у моря летной погоды и отсыпаться. Наш стрелок-радист уже похрапывает.

— Никак нет, товарищ лейтенант. Старшина Бравков думает, — сказал тот, откинув одеяло.

— Интересно, о чем Ваня думает? — как бы у самого себя спросил штурман.

— А думает он, товарищ лейтенант, о превратностях судьбы. Не будь дождика, я бы уже надраил сапоги и по зову сердца помчался бы туда, где мне рады. Это одна сторона медали. Другая заключается в том, что отдохнем в тишине без ночных тревог, которые поднадоели за дни учений, — балагуристо ответил Бравков.

А рано-рано утром тревога была объявлена. Каждый из нас, должно быть, подумал, что это для порядка, с учебной целью, но в казарму вбежал дежурный по полку.

— Товарищи, война! Всем приказано — к самолетам! Бегом! — крикнул он и первым бросился к выходу.

Небо над Одессой оставалось хмурым, неприветливым, продолжал моросить не по времени холодный дождь. Еще вчера такая погода служила запретом поднимать самолеты в воздух, но теперь все было по-другому, теперь война предъявляла свои требования: нелетная погода становилась летной.

Вместо Кировограда полк перелетел на один из полевых аэродромов и вступил в бой.

Чтобы обеспечить выполнение боевых заданий, наносить бомбовые удары по врагу, силы полка вынужденно распылялись. Там, где требовалось бы по пятнадцать-двадцать бомбардировщиков, летали от трех до шести. Но даже такие небольшие группы успешно громили захватчиков, нарушивших мирный труд нашей страны.

Вся беда была в том, что нам не хватало самолетов: мало было бомбардировщиков, еще меньше — истребителей, нехватки усугублялись потерями опытных летчиков и боевой техники. Острой болью в сердце каждого из нас отозвалась гибель заместителя командира пятой эскадрильи капитана Стаднюка, его штурмана старшего лейтенанта Федосова. Они не были новичками в авиации, хорошо знали свое дело. Оба, к тому же, слыли в полку людьми со странностями, и нередко можно было слышать шутки в их адрес. В дни учебных полетов Стаднюк всегда был оживленным, общительным и загорался неуемной деятельностью человека, страстно любившего авиацию и до конца преданного летному делу. В дни же, когда не было полетов, он преображался до неузнаваемости, становился замкнутым, часто погружался в какие-то свои, ему одному известные размышления, и тогда он никого и ничего вокруг себя не замечал.

В отличие от сухощавого Стаднюка, Федосов был высокого роста, широк в плечах. Во всей его фигуре чувствовалась нерастраченная физическая сила. Оба они были любителями шахмат, но удовлетворение от игры получали только тогда, когда играли между собой и вдали от любопытных глаз. Перед тем, как сесть за доску, они обязательно выискивали укромное местечко, дабы скрыться от посторонних наблюдателей. Игра у них проходила в полном молчании и только время от времени сопровождалась междометиями да похлопыванием или потиранием рук.