Каменный пояс, 1987
Шрифт:
— Не знаю, — ответила Романовна. — Так он ведь приезжал еще раз. Марфа говорила, и я видела. Дней десять прошло. А как получилось? Засиделась я у Свечкиных допоздна. Смотрели телевизор. У них большой, хороший. Когда стала уходить, Марфа говорит: «К Кубышкиным опять тот приехал». Вышла я на улицу, вижу: у них в горнице свет горит. Заглянула в окно — за столом Егор и два парня. Один совсем молодой, другой старше.
— Разве ставни не были закрыты? — перебил Налимов.
— Закрыты были.
— Открывала, что ли? Ведь через ставни не видно.
— Так
— Ну, ну. — Налимов согласно качнул головой.
По просьбе Переплетчикова Романовна обрисовала и парней, и их одежду, и кто где сидел…
— Спасибо, Анна Романовна, — поблагодарил Переплетчиков, вставая. — Хороший вы человек. Только красивых мужчин ругать не надо.
Романовна засмущалась, неловко улыбнулась.
Перед тем, как уйти, Налимов наказал:
— Мы, Романовна, заходили открыто, без утайки. Может, кто и видел. Если спросят, зачем приходили, скажешь, что кто-то нажаловался, будто ты ворожишь за плату.
— Ладно, Петрович.
— А я пошутил потому, чтобы лучше запомнила, что говорить.
— Ну и хитрец ты, Петрович.
— Не в том дело. Зачем людям знать, что милицию интересуют гости Кубышкиных? Может, гости — хорошие люди, а недобрые сплетни о них и об Егоре растекутся по поселку.
Было совсем темно. Поселок затих. Шагали неторопливо. Молчали, пока не оказались на хорошо освещенной улице.
— Какое впечатление произвела Романовна? — взглянув на оперативника, спросил Налимов.
— Похвальная старушка. Довольно живая, память цепкая. Один раз парней видела, да и то через окно, а словесные портреты нарисовала броско. Думаю, парней я узнал бы сразу, если бы встретил. Даже сейчас, на этой улице, при электрическом свете. Кстати, сколько Романовне лет?
— Скоро семьдесят.
— Много. А энергии на двоих хватит.
— Как не быть энергии? Ее она сама вырабатывает. Целыми днями в движении, особенно в летнюю пору. Любит собирать землянику, клубнику, костянку. Грузди корзинами носит. У нас поезда мало стоят, но она свое успевает продать.
— Хорошо, что надоумили встретиться с ней. Теперь можно решать, как быть завтра. Может, вызвать Кубышкина к председателю сельсовета? Утром, прямо со склада. Тогда встреча с ним будет для него неожиданной. Такой вариант нас, пожалуй, устроит, если ничего другого не придумаем. Или сперва поговорить с женой Кубышкина?
— Нет, нет, — возразил Налимов. — Зинаиду трогать пока не следует. Ее можем вызвать в любой момент, как только появится необходимость. Начинать надо с Егора.
— Решено.
Участковый инспектор Налимов сидел за обшарпанным столом и смотрел в открытую настежь дверь кабинета. Когда в коридоре появился Кубышкин, Налимов зазывно помахал рукой:
— Егор Васильевич, зайди!
Переплетчиков, глядевший в окно, повернулся и увидел, как полный, с мясистым лицом мужчина лет сорока, одетый
— Затворяй дверь, Егор Васильевич, садись, — предложил Налимов.
— Некогда, Павел Петрович. К председателю сельсовета велено явиться.
— Мы вызывали, не он.
— А… — Кубышкин запнулся, вопросительно скользнул взглядом по невозмутимо спокойному лицу Переплетчикова, потоптался на месте, запер дверь, снял кепку, медленно опустился на скрипучий стул.
— Как живется-можется, Егор Васильевич? — добродушно осведомился Налимов.
— Хвастаться нечем, Павел Петрович.
— Как нечем? В бригадиры продвинулся — разве плохо? Хоть небольшой, но все-таки начальник, а?
Кубышкин пожал плечами: мол, ничего особенного, так оно и должно быть. Пытливые глаза его опять стрельнули в сторону Переплетчикова, молча сидевшего у окна.
— Как твой дружок Сальников? Пишет? — поинтересовался участковый.
— Было одно письмо.
— Ну и как он там?
— Существует. Колония — не курорт. Туда за путевками очереди нет. Привозят в широкие ворота, провожают через узкую проходную.
— И справедливо, потому как преступник он и есть преступник, — подчеркнул Налимов.
— Так оно.
— По рекомендации Сальникова у тебя никто не был?
— Нет. А что? — Кубышкин насторожился.
— Кто же к тебе приезжал?
— Никто не приезжал.
— И у Зинаиды приезжих гостей не было?
— Не было.
Налимов слабо улыбнулся, глянул на Переплетчикова и, уловив еле заметный кивок, продолжал:
— А то, Егор Васильевич, что мы слышим ложь. Напрасно правду скрываешь.
— На мне вины нет, я живу чисто.
— И я до последней минуты так считал. Однако начинаю сомневаться. Да вот и товарищ Переплетчиков не верит. А он, да будет тебе известно, из областного уголовного розыска. Ему известно, что ты водишь дружбу с ворами. Может, действуешь с ними заодно?
— Я? — Кубышкин тряхнул лысеющей головой, заерзал на стуле, правая щека задергалась. — Вы же, Павел Петрович, знаете, что я — не вор.
— Дружков почему скрываешь?
— Нету у меня дружков. Живу у всех на виду. Чисто живу.
Теперь Переплетчиков еще больше уверился, что Кубышкин знает воров, но отрицает связь с ними, утаивает их приезды. Почему? Боится мести? Допустимо. Еще что? Хранит краденое? Хотя бы временно? Возможно. Налимов показывал дом, стоит он на удобном месте. Во двор можно заходить ночью незаметно, с поскотины, через огород. Раз принял краденое — поневоле забоишься. Страх, как говорят, всегда впереди человека бежит. Выходит, Кубышкин под пятой у воров. Где и как он сошелся с ними? Крепко ли они его к себе пристегнули? Много ли он знает о них? Как его растормошить?