Каменный венок

Кнорре Федор Федорович

Но это была бы только глупая гордость моей заносчивой юности. Ну, не сбылись девяносто девять сверкающих! Да, если сбылись бы все мечты и сказки, - мир полон был бы одними прославленными летчиками, великими землепроходцами, открывателями законов физики! Где-нибудь в Греции нельзя было бы на улицу выйти, не повстречав дюжины Александров Македонских, кучи Сократов и толпы Эвклидов... Но мир полон простых людей, и где весы, чтоб взвесить цену великих и невеликих?

Я со своим узелком стою, не чувствуя себя такой уж обойденной, обманутой, виноватой.

Я жила просто, так, как все кругом жили!.. Да ведь все живут

по-разному! Я была как все?.. А все такие разные... Делала, что каждый бы сделал на моем месте? Ах, да ведь и это не просто. Только кажется просто: делал, что мог? Нет. Делал ту работу. В том месте. В тот час, когда ее потребовала общая наша жизнь. Вот и все, что я, пожалуй, имею право сказать в отчет: именно ту, и как раз в том месте, где она меня застала, и в то самое время, когда она пришлась на мою долю. Я вижу, что он тощенький, мой узелок, и не стыжусь уже, не прячу его за спину, а стою без гордости и уничижения, тут, в темноте, на поляне перед маленькой статуей на могиле моего сына, у крайней точки, у предпоследней путевой отметки на долгом моем пути, и молча отвечаю на ее немые вопросы и, кажется, стараюсь оправдаться?

Я опять возвращаюсь к шалашику, ноги меня не держат от усталости, и я сажусь отдохнуть и вдруг падаю лицом в шуршащую травяную подстилку - и плачу, плачу и зову шепотом по именам их всех, моих милых, всех троих.

Совсем никак не ожидала от себя этих поздних в их детской безутешной отчаянности слез, не приготовилась я к ним и долго удержать не могу - точно они все трое где-то тут, рядом, так близко подошли ко мне, что еще немного - и можно руки к ним протянуть, и я начала в слезах, прерывисто вдыхая запах вянущей травы, засыпать от усталости, и уже во сне, или сквозь сон, смутно помню, все стало путаться, и мне как-то все спокойнее или утешительней становилось, и только одно что-то мучило, мучило, и я наконец поняла - это Борина рука с ее рубцами и шрамами на месте оторванных пальцев, и во сне мне за нее больно, эта рука мне кажется непереносимей всего остального случившегося...

Я проснулась от хлопанья дверей автобуса у остановки на шоссе и сразу привстала, вытирая лицо, - мне показалось, что уже утро и меня врасплох застали какие-то люди...

Нет, еще темно кругом. Автобус весь светится изнутри и почему-то долго стоит... много людей гуськом выходят, что-то несут, и я, кажется, начинаю узнавать их. Да это давешние музыканты. Я узнаю громоздкие футляры аккордеонов... Откуда-то приехали. Я вспоминаю, что было что-то очень много среди них скрипачей. Так и есть, они проходят один за другим в свете окон автобуса, несут свои скрипки... шесть, семь.

Поджидая друг друга, они собираются в кучу у остановки. Автобус уходит, и тогда они идут все вместе мимо памятника через поляну, где играли днем. Почти на том же месте складывают инструменты и рассаживаются в кружок на траве.

Нетрудно угадать - они играли где-то на вечере, ведь суббота сегодня, а может быть, на свадьбе? И теперь, усталые, возвращаются домой. Я слышу щелканье и чмоканье открываемых железных пивных пробок. Весь оркестр неторопливо принимается за пиво. Каждый из своей бутылки. На минуту вспыхивает огонек зажигалки, и я вижу, как тянутся руки к картузу и все туда складывают железные кружочки пробок. Чтоб не валялись тут на поляне. Мне очень хочется их поблагодарить за это. Я и благодарю.

Молча. Как почти все, что я говорю теперь людям.

Они очень долго, неторопливо пьют прямо из бутылок и почти не разговаривают. Они старые и очень устали и вот отдыхают в тишине - если бы я прежде не видела их при свете, я все равно поняла бы это теперь, хотя плохо вижу их в темноте.

Покончив с пивом, они немножко ожили, стали переговариваться вполголоса, звякнули собираемые вместе бутылки, и вот тогда это и произошло.

Я отодвинулась под свой шалашик, чтоб меня не могли увидеть как-нибудь случайно с тропинки, и ждала, когда они пройдут мимо, а они все не шли, и мне как-то беспокойно от этого стало, я отвела рукой ветку и тогда увидела.

Музыканты с инструментами в руках подходили к памятнику. Я уже почти догадалась, только мне страшно было, что что-нибудь окажется не так и все испортит.

Было тихо на шоссе, автобусы кончили ходить, ветер улегся, тихо горели вдалеке огоньки на мосту, а в небе проходили облака, открывая бездонные озера глубин, полных звезд, и тогда мне хорошо была видна девушка с веночком, и в этой, совсем ночной, совсем безлюдной, тишине у подножия, к ней лицом выстраивались, становились в два ряда на свои места старые музыканты из поселка, на минуту замерли и вдруг заиграли старательно и торжественно, в очень медленном темпе, траурный марш.

Для кого? Для тех, кому был памятник? Для травы и пустого шоссе? Для звезд? Для меня или для самих себя? Для всех нас, наверное.

Со всеми повторениями, трижды они проиграли марш, и так странен был этот звук многих скрипок в не очень твердых и гибких руках, все было странно и так отрадно и горько, как редко бывает в жизни...

Доиграв, они минуту молча постояли, как в строю, опустив смычки, как преклоняют знамена, и, снова устало сгорбившись, пошли, разобрали сложенные на лугу футляры и, один за другим, прошли гуськом мимо меня по извилистой тропинке к мостику через овраг.

...И это все - ноя поездка, ночная музыка на пустынной поляне, - все тоже уже воспоминание, и когда я прохожу через двор, возвращаясь из молочной, никого из старух, "гуляющих" сидя на табуретках с подложенным" подушечками, не интересует моя сетка с единственной бутылкой кефира.

А я прохожу сквозь двор, как через смутный сон, который забываешь, проснувшись поутру. И возвращаюсь поскорей к себе.

Дня через два после приезда я собралась с силами, поехала на переговорную и позвонила, как раз в обеденный перерыв, Сереже на работу так уж у нас условлено, если звонить, то в четверг и в перерыв. Но это не каждый месяц бывает.

По голосу я сразу слышу, что он в комнате не один, что ж, нам часто так не везет, у него ведь нет отдельного кабинета.

– Да, все благополучно, я вернулась, побывала у нашего моря...
– я усмехнулась в трубку.
– Какое оно оказалось? Серенькое и смирное. Да, я была и там. Собор я городок. Старинный, да... там, где переправа? Ходят по мосту электрички и, знаешь, иногда и старые паровозы тоже...

Нет, я ничего... но все рассказывать по телефону совсем не могу, я лучше напишу... нет, и написать я не сумею ничего, я тебе потом напишу когда-нибудь, а сейчас не могу... Плохое?.. Пора бы знать, что от плохого я уж разучилась реветь... хорошее, но только трудно рассказать.