Каменный венок

Кнорре Федор Федорович

Так вот, мой опытный покровитель, этот Монахов, приводит меня на гулянье.

Луг громадный, зеленый, с мельницами на высоком берегу Волги, в одной стороне ларьки-палатки, в другой карусель вертится с музыкой, со звонками, барабан бухает, флажки-ленточки летят, девки визжат, и весь луг самым разноцветным народом залит, и этот народ по лугу толпами крутится, как вода в водовороте.

У Монахова тут заведено знакомство, и он прямо ведет меня к мельнице. Гляжу, девка его поджидает: красавица, коса в руку толщиной, румянец блюдцами во всю щеку, а в сарафане

ей, похоже, на все стороны тесновато. И с ней, как это бывает при красавице, какая-то ее подружка, худшенькая.

И вот начинается наше гулянье. Монахов подхватывает красавицу, а на мою долю, вот уж удружил Монахов, остается черненькая худышка. Горе невелико, обижаться не приходится - Монахово знакомство.

Идем, прогуливаемся, молчим, друг на друга косимся - разглядеть стараемся.

Хотя смотреть не на что: фигуры никакой нет, лобик гладенький, платочек стираный, подлинялый - это все еще ничего бы, но глаза! Чересчур большущие глаза. Личико худенькое, невидное, и вдруг к нему такие глаза непомерные! Из-за них и лица не видать. Даже объяснить трудно: будто шла-шла, наткнулась на что-то, ужасно удивилась, да так при своем удивлении и осталась, смотрит, глаза раскрыв.

Удружил Монахов. Однако себя ронять не хочется, вижу, он своей берет на две копеечки семечек. Я поглядел-поглядел. Тоже взял на две. И опять ходим кругами по лугу, а чего ходим, неизвестно. Ну и гулянье...

Вокруг карусельки загородка, толпа, навалившись, стоит, любуется. И мы подошли, кое-как протиснулись посмотреть, ух ты, Монахов-то со своей на карусели мимо нас летают. Он на лошадке верхом, а она боком сидит, на льву с кудрявой гривой, и каждый раз, мимо нас пролетая, взвизгивает показывает, до чего у ней дух захватывает. Взвизгнет и так платочком красным взмахнет, вроде нас за собой зовет.

Зови-зови, думаю, не на того напала, деньгами бросаться, надпись-то вон она: пять копеек с человека.

Сию минуту, думаю, моя красотка попросится прокатиться. Может, у них это так сговорено меж собой, но это уж извините, дураков нету. Стою и усмехаюсь, спокойно дожидаюсь, когда эта вся ерунда кончится, и вдруг замечаю: моя тоже своим блеклым платочком взмахивает в ответ и кивает, смеется.

Батюшки мои, да, никак, это она радуется! Это она так веселится, что вот и ей с карусели платочком машут. И ничего-то она от этого праздника не ожидает, кроме удовольствия в толпе постоять и поглазеть. И в мыслях у нее нет, чтоб кого-нибудь попросить... Ах, медведь тебя погрызи, вот попал!

Ужасно она изумилась, даже поняла не сразу, когда я ее за руку взял и через толпу потащил к проходу, где карусельщик деньги за вход отбирает.

Уселись мы, и стали нас вертеть, мне и смешно, и на свою глупость досадно. Ну что ж, думаю, пускай, не иначе ведь как в первый и в последний раз, пускай, раз так вышло. Хоть вспомнит после, у себя в деревне сидя, что на льву каталась.

Слезаем мы при остановке, и она незаметно своему льву к деревянной его морде ласково притронулась, будто погладила. Девчонка!

Продолжается дальше наше гулянье. Топчемся,

разговариваем кое-чего: кто откуда и тому подобное, она называет свое село, и я соображаю, что это далеко что-то.

– Не так далеко, - говорит, - у нас считается четырнадцать верст по дороге.

– И это вы сюда за столько верст топаете?

– Ох нет, мы очень просто на лодке вниз по реке, нам по течению.

– А обратно как?

– Обратно?.. Ничего и обратно, мы привычные.

Берет мою руку и стискивает. Да, видно, привычные.

Опять мы с Монаховым сходимся. Он уже разгорячился, сияет как медный самовар.

– Пошли, не отставай, - нас за собой манит.

И оказываемся мы у палатки прянишника. Вот куда нас затянуло. Этого мне не хватало.

Разложено там пряников, каких только нету! Ковриги громадные под названием "Московская мостовая", все в шишечках, вроде пряничных булыжников. Фигуры разные, темные медовые, розовые сахарные и мятные белые в виде лошадок, мужичков или барыни с зонтиком - по пять, по шесть, по восемь копеек фигурочка, а один на верхней полке, больше для вывески, фунта три весом - Георгий Победоносец на коне змея протыкает пикой - сорок копеек! Ну и пряничек, кто спросит, только фыркнут в кулак и отходят.

Мы все это осмотрели и пошли дальше, и, как назло, эта палатка нам все стала по дороге попадаться...

Раз пять мимо идем, и народ своим точением нас еще поближе подталкивает, все тянутся поглядеть. И она глядит.

И дергает меня черт зачем-то спросить, с глупой насмешкой.

– Ты что?
– говорю.
– Больно пряники любишь?

– Пряники?.. А ничего...

– Что за "ничего". Которые тебе нравятся, какие из всех, по-твоему, лучше?

– Которые нравятся? Да и не знаю, право... Вот эти, пожалуй, лошадки белые, всех красивей, ай нет?

– Правильно, - говорю, - красивые лошадки.

Дурак и тот догадается, что на вкус она их не пробовала. Ну и что? А мне почему-то за нее делается до того обидно, что я прямо шесть копеек своих отдаю прянишнику - выбирай себе лошадку, она сперва своими удивленными глазами на меня взглядывает и еще пуще изумляется, потом нерешительно тянется рукой: "Вот эту можно?" Прянишник говорит: "Бери, не бойся!"

Немного погодя я спрашиваю:

– Чего это ты на него любуешься, а не ешь? Ты ешь!

– А погожу. В такой теснотище и не расчувствуешь. Отойдем к сторонке, тогда.

Прошли через рощу, сбежали на дно оврага, вскарабкались наверх и сели в черемухах, в ромашках на высоком обрыве над Волгой.

Тут ветерок, у нас по ногам кузнечики скачут, птички торопятся, пересвистываются, а на той стороне луговой - все ровно-зелено, куда глаз хватает. По Волге буксир длинные плоты тащит с избушкой, еле ползет... Пар столбиком взлетает из трубы и уже давно растаял, а тогда гудок до нас доносится, хрипатый, как от натуги, ему плоты трудно тащить. А из-за поворота ему навстречу - пассажирский, розовый подает гудок в ответ, густой, красивый.