Каменщик революции. Повесть об Михаиле Ольминском
Шрифт:
Тогда ему казалось, что прав он, что с ее стороны это просто нервная вспышка, вполне простительная столь молодой женщине, ставшей на нелегкий путь профессионального революционера и в силу этого лишенной многих обыденных радостей жизни…
Но, наверное, права была все же Катя.
Не потому, что была права по существу дела. А потому, что уже тогда — и, вероятнее всего, не трезвым рассудком, а чисто интуитивно — почувствовала, что они постепенно, очень медленно, но неудержимо отдаляются друг от друга. И что недавно возникшую, но уже явственно наметившуюся трещину эту не зарубцевать ни силами ума, ни силами сердца.
И он и она пылали ненавистью к самодержавию, которое в их глазах олицетворяло собою
И он и она с юных лет посвятили свою жизнь борьбе с самодержавием. Но с каждым днем все явственнее обозначалась и разница между ними. Разница не в том, что кто-то из них смирился со свинцовыми мерзостями окружающей их жизни и умалил свою ненависть к самодержавию. Нет, в своей святой ненависти они по-прежнему были едины и в гибели самодержавия видели первое и решающее условие для устранения социального неравенства и облегчения жизни простых людей. Разным виделся им путь, ведущий к победе над самодержавием.
Он сразу же, с того памятного вечера, когда Олтаржевский принес к ним план Аничкова дворца, отнесся к тираноборческой затее Кати довольно скептически. И потому, что не верил в возможность ее осуществления, и потому, что не усматривал большой разницы в том, кто будет восседать на российском престоле — пьяница Александр Третий или не отличающийся большим умом его наследник Николай…
И все же, если бы дело дошло до реальной попытки покушения на венценосную особу, он принял бы в ней участие и, если бы доверили ему, взял на себя самую опасную роль. Но, даже бросая своей рукою бомбу или поджигая запал снаряда, которому предназначено поднять на воздух царский дворец, он бы отчетливо сознавал, что главная опасность для самодержавия отнюдь не в актах индивидуального террора.
Главное — в том, чтобы поднять на активную и сознательную борьбу с самодержавием массы обездоленных крестьян и рабочих, иначе говоря, всех тех людей, кому живется голодно и холодно. И давно уже начал понимать, что решающую роль в этой борьбе сыграют именно рабочие. Потому с таким усердием и относился к своим занятиям в рабочих кружках.
Катя попрекнула его тем, что он корпит над статьями, которых никто и читать не станет. Это больно укололо его. В статьи эти он вкладывал всю свою душу. Иначе он не мог. Он знал, что оратор он очень посредственный. Не было в его речах искрометного блеска и пафоса, который воспламеняет массы. Для этого он слишком медленно и как бы осторожно думал. Но знал за собой и другое. Когда было время обдумать свою мысль, как это возможно, сидя над листом бумаги, то всегда отыскивались нужные и точные слова для выражения самой сути.
Возвратясь в Воронеж после того, как сдал экзамен на прапорщика и избавился от подневольной солдатчины, он написал едва ли не первую свою статью, которая, к искреннему его изумлению, стала очень популярной в городе, переписывалась и передавалась из рук в руки, читалась на многих тайных сходках.
Черновик ее сохранился у него, и теперь стоило использовать хотя бы некоторые места из этой юношеской статьи для первого номера «Рабочего сборника».
Хотя бы вот это:
«…Царская власть целые века душила русский народ: она уничтожила народную власть — вече, гнала людей вон с родины, закрепостила крестьян, истребила массу народа в бессмысленных войнах, жгла на кострах и гноила в тюрьмах людей, не желавших признать казенной церкви. Все это было. Что же есть? Естественно, чтобы главным правительственным лицом выбирался самый честный, самый способный из всех граждан. У нас высшая власть переходит по наследству: будь наследник сумасшедший, как Павел… пьяница, как Александр
Надо подумать, как использовать это — сказано просто доступно для понимания каждого, даже для самого малограмотного рабочего. А пока закончить быстрее статью о стачке на ткацкой мануфактуре…
Закончить сегодня статью не удалось. Пришел Миша Сушинский, а следом за ним, с интервалом в несколько минут (соблюдая нехитрую конспирацию) студент Петербургского университета Павел Скабичевский. Скабичевский первый раз пришел к Александровым, и Михаил очень обрадовался его приходу. Они встречались не раз на собраниях «Группы народовольцев», и Михаил сразу же проникся к нему особым уважением. Павел Скабичевский привлекал его своей манерою держаться просто и непринужденно, своим ровным и неизменно уважительным отношением к товарищам, серьезной начитанностью и связанной с этим основательностью суждений. Скорее всего, это объяснялось тем, что среди студенческой молодежи он был самым взрослым — почти одних лет с Михаилом. Катя, как обычно, отправилась на прогулку вокруг Аничкова дворца.
Издание «Рабочего сборника», к которому Катя отнеслась столь пренебрежительно, было и оставалось главным делом «Группы народовольцев». Первый номер уже почти готов. Сегодня собрались, чтобы предварительно обсудить его содержание.
Сборник решили открыть обращением к рабочим Петербурга с призывом организовывать повсеместно рабочие кружки и с обещанием наладить издание нелегальной газеты для рабочих. «Рабочий сборник» назван был в этом обращении предтечею газеты, и всех его читателей просили собирать сведения о бунтах и стачках и о притеснениях от властей и хозяев. Затем следовали статьи: «Русское правительство о русских рабочих» (в ней разоблачалось лживое сочинение главного фабричного инспектора Михайловского), о стачке на ткацкой мануфактуре Воронина, переводная статья Лафарга об организации рабочей партии в Западной Европе.
Далее шло «Внутреннее обозрение» — подборка корреспонденции из разных концов страны, в которых сообщалось о различных правительственных мероприятиях и о том, как увеличивались доходы помещиков и прибыли фабрикантов, а с другой стороны, разорялись рабочие ц крестьяне. «Внутреннее обозрение» заканчивалось словами: «Пора понять, что так будет до тех пор, пока народ, выведенный из терпения жалкими подачками, не сметет это правительство, вместе с шайкой его приспешников-капиталистов, с лица земли».
В «Хронике фабрично-заводской жизни» публиковалась корреспонденция о притеснениях и штрафах в Петербургском порту, где по распоряжению командира порта Верховского рабочих штрафовали, даже если они не выходили на работу по болезни. В заметке сообщалось также, что некоторые смельчаки пробовали жаловаться великому князю Алексею Александровичу, осуществлявшему верховный надзор за флотом в Российской империи, но жалобы их положили под сукно. «Да и не мудрено, — говорилось в корреспонденции, — ведь Верховский делает это по приказанию управляющего министерством и самого великого князя — брата царя». Далее в «Хронике» печатались заметки о притеснениях рабочих на Балтийском судостроительном заводе и об усмирении «поголовной поркой» бунта крестьян в Нижнем Тагиле из-за взыскания недоимок.
Завершался первый номер «Рабочего сборника» хроникой арестов по политическим делам, произведенных в Петербурге в январе и феврале 1894 года, и сведениями о рабочих пожертвованиях на издание «Сборника».
— По случаю благополучного рождения нашего первенца, — сказал Миша Сущинский, — следовало бы… хоть грогу стакан!
— Рождение еще впереди, — возразил Михаил.
— А это всего-навсего лишь зачатие, — уточнил, смеясь, Скабичевский.
— Вот именно, — подтвердил хозяин дома, — поэтому все получат по стакану чая.