Камера хранения
Шрифт:
Благодарим за помощь в работе над книгой Елену Сазонову, Аракси Мурадову, Наталью Ануфриеву, Ольгу Масликову (Терёшину).
Фотографии из личного архива Нюты Федермессер
КоЛибри®
От составителей
В этой небольшой книжке собраны крохотные рассказы – заметки на полях, выдержки из дневника, попытки передачи сильных эмоций, записи собственных размышлений и воспоминаний, сны, мечты, путевые записки…
Эти маленькие тексты –
Поэтому книжку можно открыть на любой странице, и каждый крохотный рассказ, мы надеемся, найдет отклик в душе читателя – словно после тихого разговора с внимательным и сопереживающим собеседником.
Ведь это невероятно важно нам всем – услышать другого и быть услышанным.
Главное – знать зачем
Я – Нюта Федермессер. Когда меня называют Анной Константиновной, мне кажется, что я срочно должна стать выше, стройнее, старше, умнее, серьезнее… и вообще, словно не ко мне обращаются. Имени Анна Константиновна трудно соответствовать.
А я – Нюта. Училка, зануда, «упрямая девка», как меня называла бабушка.
Когда меня спрашивают, во что я верю, мне проще ответить, во что я не верю. Не верю в справедливость, не верю в правду – они у каждого свои. А верю я в то, что все пройдет; верю, что все, что ни делается, – к лучшему. Верю в труд и в результат. Верю, а точнее даже сказать – знаю, что смертью наша жизнь не заканчивается.
В детстве я ненавидела мамину фразу «Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой». Это недостижимо и звучало как упрек. Сейчас я бы говорила: поступай с другими так, как они хотят, чтобы с ними поступали. Но цитирую я чаще всего, наверное, Левитанского: «Каждый выбирает по себе…»
Сейчас я знаю, что главный вопрос для меня – зачем. Я даже татуировку с этим словом сделала. Если знаешь зачем, всегда найдешь путь; а если хочешь понять кого-то, то достаточно найти его «зачем».
Если я чего-то по-настоящему сильно не хочу, то я не сделаю, что бы мне ни говорили разум и чувства. А если хочу – то сделаю, попытаюсь, как минимум. Главное – знать зачем. И тогда любое решение – правильное.
Из любви к тебе
Моей маме, Вере Миллионщиковой, в этом году исполнилось бы восемьдесят два. Тринадцать лет без нее, и все-таки с ней, для нее, ради нее, оглядываясь на нее, ориентируясь на нее, соизмеряя с ней каждый шаг за эти годы.
С каждым днем все больше отдаляясь от нее, я становлюсь к ней все ближе. И, взрослея, все лучше ее чувствую и все больше изумляюсь тому, как много она смогла сделать тридцать лет назад совсем одна…
Мне скоро сорок семь – мне нравится этот возраст, когда уже многое
Это невероятно для меня важно.
Один пациент, знакомый с моей мамой, после ее смерти сказал, что разница между ею и мной в том, что мама работала для больных из любви, а я – из чувства долга. И добавил, что у меня не получится. Потому что на долге, он объяснял, далеко не уедешь, так как нет повода для развития.
И все-таки, простите, но я думаю, у меня многое получается. Он был не прав. Потому что я тоже из любви, мама. Из любви к тебе.
Пчёлы
Я сижу и вытаскиваю пчел из баночки с клубничным вареньем. Они увязли там всеми ногами, и мне почему-то важно вытащить их и убедиться, что они обсохнут и улетят. Под густым весом варенья крылья их смялись и опустились. А ноги склеились от сиропа. Но зато в этой красной сахарной клубничной тяжести их не сдул ветер, они прилипли к блюдцу, подсохли, очухались и уползли.
Накануне я выдернула из щели между плитками очередной жирный желтый с толстым белым корнем одуванчик. Вылезая, он вывернул за собою часть муравейника. Муравьи суетились и пытались засунуть свои продолговатые белые личинки обратно под плитку, в безопасную рыхлую деревенскую землю. И чего я дернула этот одуванчик?! Столько народу растревожила и переполошила. Веником замела обратно в щель все личинки вместе с комками земли. Притоптала.
А теперь вот выуживаю из варенья капризных пчел. Раньше спокойно бы их прихлопнула. А сейчас даже присосавшегося комара отгоняю. Когда это я стала таким зоозащитником? Прежде в других меня это бесило…
В юности, кстати, я как-то убила змею. Гадюку. Мы с подругой ее убили. Просто так. И нам очень противно было потом. Зачем мы ее убили, мы и сами не понимали. Она, конечно, мерзотная, но ничего нам не сделала. Ползла себе куда-то… Змеи одновременно со страхом и уважением вызывают какую-то непобедимую гадливость. И вот мы ее поймали, убили, забили камнями, но гадливости от этого не уменьшилось. И страха перед ней, даже мертвой, меньше не стало, а вот уважения к себе поубавилось. Я смогла убить змею, которая виделась мне опасным врагом, но мне было очевидно, что я не стала от этого сильнее. Что это вообще не про мою силу. Это про мой страх. И убив – я не победила его. Только стала хуже думать о себе. Почему-то. И по сей день рассказывать и вспоминать про это как-то неловко.
С тех пор прошло лет сорок, наверное. И вот я сижу, вытаскиваю пчел из варенья и думаю: ну зачем мне их убивать, зачем раздавливать тряпкой, опасаясь, что они могут ужалить, и потом стряхивать их в мусор? Сами помрут. Когда я приезжаю в деревню после зимы, там на каждом подоконнике лежат сухие, скрюченные в полумесяц тельца черно-желтых пчел. Я сметаю их на газету и выношу на улицу. Ветер разносит их по зеленеющему, просыпающемуся после зимы участку. И в этом – в этих умерших, а не убитых пчелах – есть какая-то красота. Мудрость, неизбежность – и правда. В таком прощании с их сухими красивыми, совершенно целыми тельцами и в такой смерти есть достоинство. И нет страха.