Камеристка
Шрифт:
Бежавший из страны граф д'Артуа вовсю пытался там настроить всех против революции. Монархи признавали его правоту, искренне сожалели об ужасных событиях во Франции.
Но определенно в первую очередь их волновали свои собственные троны, и они ни в коем случае не были готовы вмешиваться во внутренние дела чужого государства. Вмешательство — это знал каждый — означало бы войну, а она, как известно, стоит много денег.
Каждый из них был рад, что ему не приходится быть свидетелем подобного в своем государстве. Разве не Людовик по большому счету был виноват в том, что дело
Сам король не хотел иметь ничего общего с бессмысленными действиями своего брата, а Мария-Антуанетта считала своего шурина воображалой, который только создает дополнительные трудности.
Глава восьмидесятая
Королева даже боялась брата короля. Во время одной прогулки по великолепным садам Сен-Клу она доверилась моей госпоже:
— Если эмигранты добьются успеха, то они будут пользоваться тут большим авторитетом. Я совсем не доверяю своему шурину Артуа.
Но король хотел только одного — покоя.
Национальное собрание выделило тридцать миллионов ливров королевскому дому на содержание двора — сумма, которой никак не хватало. Королева с некоторых пор поддалась своей давней привычке пригоршнями тратить деньги.
Сегодня я думаю, что этот порыв шел изнутри и говорил, что недолго ей осталось наслаждаться жизнью.
У графа Мирабо появилась новая идея.
— Ваше величество, вы должны основать собственную партию и стать политиком. Если бы вы собрали вокруг себя достаточно сторонников, сир, вы могли бы покинуть Париж и руководить из другого места, которое вам по душе.
— Разве это не привело бы к гражданской войне? — спросил графа Людовик. Тот не мог совсем исключить такую возможность. Таким образом, для Людовика с этим планом было сразу покончено.
Мария-Антуанетта отправила письмо графу Мерси:
«Только бегство еще могло бы спасти жизнь королю и его семье».
Мадам дю Плесси она признавалась:
— Теперь я даже готова вступить в переговоры с графом д'Артуа.
У нее, собственно, уже имелся план бегства, и она обсуждала его со своими придворными дамами мадам Турнель, мадам Кампан и мадам дю Плесси.
— Я считаю побег из Сен-Клу самым лучшим. Здесь гораздо меньше солдат, чем в Париже, где мы практически живем у всех на виду.
План был простой, а поэтому выполнимый. Людовик должен был покинуть замок, конечно, в сопровождении адъютанта генерала Лафайета, а также двух шталмейстеров и двух пажей. Королева и дети покинули бы Сен-Клу с мадам дю Плесси под защитой двух офицеров. Принцесса Елизавета отправилась бы совсем одна. Она была ловкая и смелая.
Даже уже назначили день побега. Он должен был состояться в четыре часа пополудни. Это то время, когда король обычно совершает прогулку в парке Сен-Клу.
— Великолепно, — ликовала мадам Турнель. — Вас хватятся лишь с наступлением темноты. Только после поисков стража забьет тревогу. Но вы все уже будете далеко.
— Да, к тому времени мы должны будем проехать уже семь километров, — согласилась радостно возбужденная Мария-Антуанетта, — до маленького леска, где будет спрятана большая дорожная карета.
И что должно произойти с офицерами Лафайета, тоже уже знали: их подкупят, а
— Это все совершенно правильно, — заметила мадам Кампан, — наша конституция ведь считает свободу каждого отдельного индивидуума данной от природы, разве не должно это распространяться на коронованных особ?
— В спальне короля оставят письмо, адресованное Национальному собранию, — продолжала королева заговорщицким тоном, — в котором мой супруг изложит причины нашего отъезда. Слово «бегство» король никогда бы не стал употреблять.
— Этот план несравнимо более умный, — сказала моя госпожа, — его ведь и разработал умный человек, а именно граф Аксель фон Ферзен.
Мария-Антуанетта витала в облаках. Она быстро отправилась к Людовику — и пережила ужасное разочарование. Ее супруг решительно отклонил план.
— Есть вероятность, что придется пожертвовать парой офицеров Национальной гвардии, и это останавливает его величество, — сообщила Мария-Антуанетта, совершенно раздавленная, своей первой придворной даме мадам Кампан. Но королева еще не хотела сдаваться. Слишком ее манила свобода. Она лично обратилась к генералу Лафайету, который уже часто давал понять о своей готовности закрыть глаза на возможное бегство короля.
Генерал велел сообщить о своем прибытии королю и хотел поговорить с ним о плане. Но тот буквально вышвырнул его, да еще и крикнул вслед:
— Позаботьтесь лучше о своем собственном дерьме.
Мария-Антуанетта была глубоко оскорблена тем, что король просто не обратил внимания на ее желания. И все-таки она твердо придерживалась своего решения бежать.
Она на всякий случай готовилась к отъезду.
— Я, как мать, обязана сделать это ради своих детей, — сказала она старшей гувернантке. Она знала, что графиня Франсина дю Плесси полностью на ее стороне.
Для моей госпожи недавно прибыл пакет из родового замка Плесси в Арси-сюр-Обе, в котором было также толстое письмо священника из замка, в нем мадам Франсине сообщалось обо всем, что достойно ее внимания. Старый господин писал о нескольких неприятных случаях с непокорными крестьянами, об одном анонимном письме с угрозой отравить колодец в замке; но он сообщал и о приятных случаях, например, о демонстрации солидарности крестьян и рабочих из Арси-сюр-Оба, Планси и других деревень, относящихся к графству. Еще одно послание было от аббата Флорана.
Мадам Франсина протянула мне письмо, в котором изящным почерком старый священник сообщал о моем сыне следующее:
«И я хотел бы всеподданнейше сообщить моей милостивой госпоже, графине дю Плесси, что известный мальчик растет и процветает нам всем на радость. Он в добром здравии и при хорошем аппетите, обладает живым темпераментом и большой жаждой знаний, и, кажется, он мягкого душевного склада».
При чтении этих строк от умиления и радости от слов аббата о моем маленьком Жаке слезы выступили у меня на глазах. Я часто сомневалась, хорошо ли и правильно ли для него было забрать его от бабушки Бабетты и отдать чужим людям в совершенно новое окружение. Но ребенок был еще маленький, и после недолгих переживаний из-за разлуки с родней мой сын хорошо прижился в замке и рос веселым и здоровым мальчиком среди всех детей, которые там были повсюду.