Камерная музыка

Алехин Евгений Игоревич

* * *

На первых курсах университета Костя выложил на собственной странице в интернете, на мой взгляд, совершенно безобидный текст, автором которого даже не был. Хотя поместил текст в раздел «творчество», он получил условный срок, а его мама чуть не получила сердечный приступ.

И, когда я собирался уезжать в Москву, мне звонили. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми по телефону. Этот голос появился

в телефонной трубке как снег на голову, назвал свое звание и имя-фамилию, которые я тут же забыл.

Он сказал:

— Приходите завтра дать свидетельские показания.

— Что за показания?

— Приходите, все расскажем.

— По какому поводу?

— Приходите, мы все расскажем.

— Сначала объясните.

Включенный на кухне телевизор, разговор отца и мачехи, крики за окном — все в остальном мире вокруг звучало, будто кассетник зажевал пленку. Отчетливо звучал только голос в трубке:

— Приходите завтра, мы все объясним непосредственно.

— Я не обязан вам верить.

— Придется поверить.

— Но я не собираюсь никуда идти.

— Придется прийти.

Я хватался за варианты ответов, как утопающий за водоросли.

— К сожалению, меня не будет в городе.

— Как не будет?

— Я завтра уезжаю.

— Куда?

— На поезде.

— Куда?

— Уезжаю на поезде. | Никого из вас, блять, не касается, куда я еду. |

— Куда?

— Уезжаю в Москву.

— Во сколько поезд?

Небольшой опыт общения с мусорами у меня был, но какие-то конкретные принципы ведения беседы я не знал. Даже не знал, кто на том проводе: мент или федерал. Последний раз глотнул воздуха и ушел под воду.

— В два часа дня.

— Мы можем пообщаться в десять утра

Голос продиктовал адрес.

— Если не придете — снимем вас с поезда, да?

Они прослушивали Костин телефон и знали, что мы часто друг другу звоним. Пожевывая пирожки с фаршем, менты или федералы, как радиопьесами, наслаждались нашими разговорами о том, как у меня не встал спьяну, о Кафке и Проханове. Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова. Может быть, спорили о его сексуальной ориентации, не помню. Хотя Костя мог как-нибудь прочесть мне стихотворение из «Лимонки» по телефону.

Но почему они не сократят штат настолько, чтобы каждый служащий занимался чем-то полезным? Так думал я и пугался беспечной глупости, с которой крутились лезвия этой мясорубки.

Когда поезд тронулся с места, меня немного отпустило. До последнего момента был уверен, что не дадут уехать. Но поезд поехал, и я был в нем, чувствуя облегчение оттого, что оковы рвутся. Когда я вспоминаю эту поездку, она мне кажется сном. Помню, как среди ночи услышал свою фамилию и проснулся. В купе проводников говорили обо мне, было слышно, потому что у меня было одно из первых мест.

Строгий голос спросил:

— Где он?

Меня как ледяной водой облили. Я спрыгнул с полки и быстро отошел к дальнему туалету. Стоял и смотрел через вагон, чувствуя себя преступником. Многие из нас ощущают себя преступниками задолго до того, как совершат первое преступление (может быть, такое чувство и толкает людей на противозаконные действия), и это недостаток

правоохранительной системы в РФ. Люди спали, поезд, покачиваясь, ехал через ночь. Меня знобило. Я ждал, но ничего не происходило. Никто не искал меня, никакие люди в форме не подходили к моему месту. Долгие минуты и часы стоял возле туалета, иногда наспех курил в тамбуре, оставляя дверь приоткрытой, на палеве постоянно поглядывая в проход. И под утро стал ощущать себя жалким кретином. Конечно, мне это приснилось. Когда рассвело, я вернулся на свое место.

В Москве, когда я выходил из вагона, увидел бейджик на груди одного из проводников: он был моим однофамильцем. Тот разговор в купе проводников был о нем, неужели это простое совпадение? Никогда прежде я не встречал своих однофамильцев и встретил только теперь, на следующий день после жуткого телефонного разговора.

* * *

Еще несколько лет назад он выглядел не таким спортивным и стильным парнем, каким его можно увидеть на концерте в «16 тонн» или «SQUAT-кафе» и каким он грезится юным хипстершам, дрочащим на него в душе. Прежде, чем начать заниматься спортом — тяжелой атлетикой и позже тайским боксом, — Костя был одновременно худым и дряблым, юношей с фигурой старика, сутулым и нездоровым.

Это гораздо позже он будет делать сто отжиманий, а в момент жизни, о котором идет речь, Костя сидел на стуле, скорчившись за компьютером в своих трико с вытянутыми коленями и в очках с толстыми стеклами. Он макал батон в варенье, жевал, запивая чаем из большой кружки. Протяжный звонок в дверь прервал его вальяжные и благостные размышления о внешности Натали Портман. Минувшей ночью он посмотрел фильм «Близость» с ее участием, отшлифовал впечатления порнографией и занес запись в дневник.

Они пришли в полдень выходного дня. Костя растерялся, еле поднялся со стула, потому что это была третья кружка, подтянул трико и, отперев деревянную дверь, спросил:

— Кто?

За металлической дверью молчали. Костя хотел, было, закрыть квартиру, но его насторожил массивный шорох, будто на площадке было много человек. Он замер, стал прислушиваться, и тут же из подъезда (словно все это время они наблюдали за ним, как за крысой в аквариуме, и ждали правильной реакции) повелительно даже не спросили, а утвердили:

— Константин Валерьевич!

Костя резко отпрыгнул и почему-то побежал в комнату к маме. Он говорил шепотом.

— Мама, спроси, кто там, подойди, пожалуйста, спроси, кто там!

Он поздний ребенок, и его мама была почти пожилой женщиной. Как-то я заходил к Косте, и она сказала по поводу книги «Это я, Эдичка», валявшейся на полу: «Посмотрите, куда я ее бросила. Зачем такое читаете? — в следующий раз разорву!»

Костина мама настороженно спросила:

— Кто там?

Из подъезда нахально ответили:

— Прокуратура!

— А мы не вызывали.

Костина мама попыталась закрыть дверь, но голос смягчился и затараторил:

— Слушайте… Александра… ээ… Алексеевна, мы все знаем. Вы откройте, мы поговорим непосредственно с вашим сыном… Константином Валерьевичем. И ничего никому не будет, да?