Камероны
Шрифт:
– Чего, сэр?
– Происшествия – Происшествия в шахте.
Порой какая-нибудь мелочь может повлиять на состояние человека и заставить его по-иному на все посмотреть. В душе Гиллон а (Произошел перелом в ту минуту, когда девчонка провезла мимо него столик со сладким. Ему вдруг стало глубоко безразлично, что произойдет с ним или с людьми его класса, если они не хотят дать своей ровне даже кусок сладкого пирога. А потом еще это слово – «происшествие».
– Это была кирка, сэр. Кирка, которая прорубила мне плечо до самой кости. – Он произнес это
– Ах да, кирка. Я заметил, что ты неплохо справляешься с чашкой… для калеки.
– Мне очень больно держать ее, сэр, только я не хотел показывать.
– Не сомневаюсь. Очень героический мужчина. – Это произнес тот же юноша, который обвинил Гиллона во лжи, когда он говорил про очистку земель в Нагорной Шотландии.
– Господа думают, что мы не чувствуем боли, как они, но мы ее чувствуем, сэр.
– Романтическая чепуха, Камерон. – Это произнес мистер Маккэрри. Гиллон раньше не заметил его. – Слова агитатора, и ты прекрасно это знаешь. Трудящимся на роду написано нести бремя тягот, а людям из других классов – вкушать благ земных. Это одно из установлений господа.
– Если бы ты всадил кирку Елфинстоуну в плечо, бедняга умер бы со страха, – сказал граф.
Брозкок протянул графу вторую карточку.
– В конце концов, не можешь же ты рассчитывать, что я выведу тебя на пенсию и ты будешь до конца жизни существовать за мой счет.
– Вы-то ведь существуете за мой. – Гиллон с трудом поверил, что произнес такое.
– Что ты сказал? – спросил Брозкок. – Что ты сказал хозяину?
Гиллон не жалел, что сказал, но повторить у него не хватало духу. Одна из служанок взяла у него чашку, и он был благодарен ей за это.
– Ну, скажу я нам, и наглость, черт возьми! Этого малого надо вздуть как следует, – воскликнул один из тех, что помоложе.
– Вот что я тебе предлагаю, – продолжал лорд Файф таким топом, как будто всего этого разговора и не было. Сорок фунтов – и то главным образом из-за письма Елфинстоуна, который просит меня быть пощедрее. Большего пособия хозяева никогда не выдавали. Правильно я говорю, Брозкок?
– Ага, милорд.
– Это на сорок фунтов больше того, что ты мог бы получить. Ну, а ты отзываешь дело из суда и ставишь свою подпись вот под этой бумагой.
Файф протянул ему бумагу, и, намереваясь взять ее, Гиллон обнаружил, что все мышцы его свело и он с трудом может двигаться. Снова в жизнь его вторгалась цифра 40.
– А читать он умеет? – спросил один из молодых людей. – Возможно, надо ему прочесть. Ведь многие, знаете ли, из гордости делают вид, будто умеют читать.
– Он умеет читать, – сказал Брозкок. – Этот прочтет даже мелкий шрифт внизу контракта.
«Я,…, торжественно клянусь, что ни при каких обстоятельствах не стану подавать в суд на компанию или на хозяев за те увечья, которые я могу получить, работая на компанию или на хозяев. Я буду всецело полагаться на их благоволение и щедрость, как это было до сих пор, понимая, что в своих щедротах они будут по справедливости исходить из того, что лучше как для углекопа, так и для компании».
– Отныне
Он произнес это, обращаясь не столько к Гиллону, сколько к окружающим. Подписавший бумагу должен всего-навсего безоговорочно отказаться от всех своих прав.
– Сорок… – вслух произнес Гиллон. Намеренно так получилось или случайно, он и сам не знал.
– Да, сорок.
Эта цифра словно проделала дырку у него в мозгу, и образовавшаяся рана пульсировала, как пульсировали нервы у него в плече. Всего сорок фунтов лососины после стольких мучений, через которые он прошел, чтобы поймать свою рыбину. И сорок процентов дивидендов в год Трескового рождества…
– Это явится недурным вспомоществованием для твоей семьи, пока ты не вернешься на работу.
– Я, может, никогда больше не смогу работать, – сказал Гиллон. Сорок процентов дивидендов в тяжелый год, – год, когда они варили суп из травы и камней. Он снова почувствовал, как в нем закипает гнев, и обрадовался этому и испугался.
– Глупости. Все возвращаются на работу. И ты вернешься.
– Вы, видно, в самом деле считаете, что если нашего брата пырнуть ножом, то кровь не пойдет. Не желаете ли посмотреть мою рану, сэр?
– Да как ты смеешь так распускать язык при хозяине? – обрезал его Брозкок.
– Он мне не хозяин. Он мой наниматель. – Гиллон почувствовал, как лицо у него загорелось, но не от смущения.
– Что это он говорит? – переспросила леди Джейн. – Что он пытается доказать? Мы всегда были здесь хозяевами.
– Я говорю про сорок процентов, мэм, – сказал Гиллон. – Сорок процентов дивидендов, в то время как дети ели у нас вареную траву, а мы для вкуса клали камни в суп. О, господи, сколько же вы получали в хорошие годы, хотелось бы мне знать?
За этим последовало молчание, потому что никто не ожидал такого.
– Откуда ты взял эти глупости? – спросил граф. – Кто напичкал тебя такой ложью? Я хочу знать, чтобы разобраться. Говори же!
– Я умею читать, сэр. Многие из нас умеют. Я прочел об этом в «Шотландце», сэр. Могу дословно пересказать, если угодно, сэр: понимаете, уж больно часто я про это читаю.
– Чего он хочет? – опросила леди Джейн. Все это было выше ее понимания. – Чего он добивается? Да углекоп ли он?
– Да, матушка.
– Тогда почему же он препирается? Углекопы с хозяевами не препираются.
– Я думаю, он немножко свихнулся, – сказал кто-то.
– Об одном мы вас просим: чтобы мы не голодали после того, как целую неделю работали. Разве мы просим слишком много? И чтобы, когда мы голодны, а у компании полно в закромах, нам бы дали немножко оттуда, поддержали бы.
– При жизни моего батюшки, – заметила леди Джейн, – углекопов за такое пороли. Места живого не оставляли.
– И еще мы хотим, чтобы нами правил закон, а не прихоть хозяйская, сэр. В нашей стране нет больше хозяев и нет рабов, сэр, и люди начинают это понимать.