Камикадзе. Идущие на смерть
Шрифт:
Четыре тысячи офицеров и матросов…
Собрали сразу же после выхода в море. Вышел командир башен главного калибра. Сто офицеров стояли в строю, синие с золотом кители.
— Окинава, — произнес командир, и строй чуть заметно качнулся. Все знали: у острова Окинава решается судьба империи, янки высадили десант. Аэродромы на острове разбиты, ни один самолет с красными знаками восходящего солнца уже не поднимается навстречу противнику. В нескольких милях от берега безнаказанно ходят взад-вперед угловатые, с косыми плоскими палубами его авианосцы.
— Мы расстреляем десант. У американцев нет корабля, способного противостоять нам.
Командир не сказал: идем в сопровождении миноносцев, с воздуха прикрытия
И вот теперь — глухая ночь, готовность снижена, часть команды может забыться сном.
Ямадо тревожно повернулся — скрипнули пружины, желтый уголек лампочки переместился. Рядом шелестел, терся о бронированный бок корабля океан, в каюте подрагивали, вызвенивали стены. Ямадо рванул на груди рубашку, часто задышал.
Огромная стальная гора — броневые плиты и пушечные стволы, котлы с раскаленным паром и турбины, мерно вращающие валы, лабиринт коридоров, тихие кубрики, в них матросы в подвесных койках, такие же безмолвные каюты с офицерами… «Ямато» несся сквозь ночь, с каждой минутой приближаясь к одинокому, затерянному в океане острову. В штурманской рубке, над белыми ломкими картами склонились головы — штурман и его помощник На плотной бумаге все дальше тянулась тонкая карандашная линия: курс корабля — юг.
В рубке погас свет, кто-то открыл наружную дверь. Когда дверь захлопнулась, свет вспыхнул снова. Под лампочкой стоял командир. Штурман вытянулся, руки по швам, кончиком циркуля указал место корабля. Командир, обнажив испорченные табаком зубы, улыбнулся.
— Мы вышли незаметно. Они не обнаружат нас, пока мы не появимся у острова, — сказал он.
Он ошибся. Когда «Ямато» выходил из бухты, американская подводная лодка, которая уже неделю безрезультатно дежурила у берега, как раз подняла перископ. На фоне желтых, освещенных закатным светом домов двигался силуэт огромного корабля. Американец медленно повел перископом, считая башни.
— Дайте срочную радиограмму. Из порта, курсом в открытое море, линейный корабль! — крикнул он связисту.
В это время на «Ямато» за морем из башни главного калибра наблюдал через дальномер лейтенант Суги Кадзума. Когда лучи солнца окрасили волны в красный цвет, ему почудилось, что среди выпуклых красных водяных холмов блеснуло стекло, укололо глаз и скрылось.
— Это мне показалось, — сказал сам себе Суги Кадзума.
Рассвет застал «Ямато» посреди океана. Он вымыл из темноты серые пологие валы, которые, равномерно вздымаясь, приближались к кораблю, ударялись по одному о форштевень и, рассыпавшись, стремительно неслись вдоль борта… Три винта мерно взбивали пену, встречный ветер гнал остатки ночного тумана. Усталые от бессонной ночи, одуревшие, матросы тоскливо дрожали, сидя в жестких металлических сиденьях у зенитных орудий. Солнце, еще не обжигающее, висело над океаном.
— Так, — вздрогнув, произнес в боевой рубке командир линкора, когда вахтенный офицер доложил, что сигнальщики видят в воздухе какую-то машину.
Через узкую, прорезанную в полуметровой броне щель была видна часть горизонта. Над ней медленно, почти незаметно для глаза, перемещалась точка. Командир с усилием толкнул бронированную дверь, вышел на крыло ходового мостика, поднес к глазам тяжелый черный бинокль. Когда зрачки, сузившись, освоились с блеском воды, он увидел уходящий прочь от корабля, похожий на крылатую серебристую рыбу гидросамолет — летающую лодку, в которой угадал «Каталину». Он отбросил голову назад, коснулся затылком жесткого, стоячего воротника. Своих истребителей нет.
Летающая лодка побродила у горизонта, а затем пересекла курс линкора. «Смотрит, куда мы идем», — тоскливо подумал командир и занял свое место на вращающемся табурете у края мостика.
После десяти часов к первой лодке присоединилась вторая. Они держались на пределе видимости, попеременно исчезая и появляясь. Теперь надо было ждать
«Ямато» несся им навстречу…
Их заметили после полудня. Солнце уже стояло в зените, и потому черная цепочка летящих машин была видна зловеще-отчетливо. Они летели углом, как стая гусей, почти касаясь крыльями друг друга, а когда приблизились, то солнечным огнем вспыхнули застекленные кабины и в бинокль стали видны подвешенные под крыльями белоголовые торпеды. Старший артиллерист-зенитчик, выждав, когда самолеты приблизятся, скомандовал: «Огонь!» Тотчас застучали автоматические пушки, красные и голубые трассы протянулись навстречу самолетам, белые ватные облачка разрывов повисли в воздухе. Небо стало рябым, среди облачков замелькали искры — рвались снаряды. Артиллерист скомандовал, разрывы подтянулись к самолетам, одна из машин накренилась, чиркнула крылом по воде, перевернулась и, выбросив клуб черного дыма, исчезла. Кто-то слабо закричал: «Банзай!» Самолеты беспорядочно бросали торпеды, взметывая белые фонтанчики, те падали в воду. Сбросив торпеды, машины разворачивались и, показав на мгновение беззащитное голое брюхо и такие же беззащитные светлые крылья, торопливо спешили уйти. Один самолет бросил торпеду поздно, она упала невдалеке от борта. Командир «Ямато» даже поднял руку, словно защищаясь; но торпеда ушла, поднырнула под корабль. Самолет с ревом и грохотом пронесся над самыми мачтами. Люди, сгрудившиеся около открытых, без щитов, автоматов, увидели сквозь блестящее стекло кабины головы двух летчиков, какие-то тряпочки, висящие под крыльями, и каждую заклепку в длинном рыбьем теле машины. Орудия не успели открыть огонь, самолет помчался прочь, мечась из стороны в сторону, как зверь, который спасается бегством.
Вскоре появились бомбардировщики. Они подкрались незаметно, на большой высоте, образовали круг и стали по одному вываливаться из него. Каждый несся к воде, отвратительно воя. От каждого отделялась горсть бомб и мчалась, продолжая острую линию падения самолета. Теперь били все орудия линкора, и снопы трасс, скрещиваясь, впивались в дрожащие, сверкающие машины.
Первая бомба попала в корму. Среди грохота боя звук от ее разрыва остался незамеченным, но в боевой рубке тотчас зазвонили телефоны и голоса наперебой стали докладывать: горит погреб, тридцать человек унесли в корабельный госпиталь, три ствола вышли из строя.
Вторая волна торпедоносцев оказалась удачливее. Линкор дважды вздрогнул, вспышки озарили стекла дальномеров, из-под борта поднялись и обрушились два пенных столба.
— Попадания в районе мидельшпангоута. Пожар у кормовой мачты, — пролаяли телефоны.
В башне пахнет порохом и стоит необычная тишина. Кресло наклонено, в окулярах визира непривычно косо застыла синяя полоса горизонта. Около орудий — полуголые, с искаженными лицами матросы. Суги Кадзума оторвал глаза от окуляров, хотел было встать — нестерпимо болели спина и грудь, — схватился рукой за металлический поручень — пальцы соскользнули, вспомнил про брата, неловко, скрючившись в жестком дрожащем полом кресле, вырвал из зажимов тяжелую металлическую телефонную трубку, торопливо набрал номер кормовой башни. Трубка молчала.
Кресло под ним продолжало медленно наклоняться. Суги снова заглянул в визир. Светлый, полный воды и воздуха стеклянный кружок… Горизонт теперь пересекал его наискосок Это значило, что у корабля уже сильный крен. С грохотом откинулась, ударила в броню, распахнулась дверь, в проеме выросла фигура незнакомого офицера. Лицо измазано черным, левая рука висит как плеть, вместо кисти — белая кукла.
— Какая башня? — хрипло выдавил офицер и, теряя силы, сел на пол.
— Первая носовая, — торопливо ответил Суги.