Камни его родины
Шрифт:
Но она схватила его за руку, и ее усталые голубые глаза блеснули.
– Я очень зла на тебя. Да ты и сам знаешь.
Конечно, он знал. Еще бы не знать: ведь даже на рождественских каникулах он ни разу не заглянул к ней, а просиживал дни и ночи над проектом на конкурс. И знал также, что теперь, встретившись с ней лицом к лицу, ни за что на свете не сможет обидеть ее и сказать: "Послушай, Лиз, прелестная, стройная, угловатая девочка, в зимнюю ночь ты лакомый кусочек, но в такой день, как сегодня, мне нужно совсем другое".
Он снова посмотрел на нее. Променять свои надежды на Лиз Карр? Может быть, это все, что
Он бросил взгляд направо, по направлению к Уэйр-Холлу.
Перестань дурить, пойди с Лиз. Весна существует для любовников – даже если нет любви, даже если они принимают за любовь простое зимнее приключение. Иди же! А потом вернешься в Уэйр-Холл. Вдруг там лежит долгожданная телеграмма, желтый конверт, на конверте – твое имя, а внутри сухое извещение: "Национальная ассоциация американских инженеров-строителей считает приятным долгом сообщить вам, что жюри конкурса присудило... "
Озноб. Это действует весенний наркотик. Апрель коварен, как морфий, от него пьянеешь. Почему бы молодому архитектору и не удостоиться этой чести и четырех тысяч в придачу для начала?
Взять ее за руку? Провести с ней еще одну ночь?.. Нет! Это было бы непорядочно. Они расстались.
Подходя к арке Уэйр-Холла, Рафф вдруг почувствовал, что радость и надежда куда-то испарились: этот день обманул его. Сбылось ли хоть что-нибудь из того, о чем он мечтал? Что он получил? Ничего.
Если бы в этот момент на Раффа Блума посмотрел человек посторонний, он не заметил бы, что радостная надежда покинула Раффа, а на смену ей пришли тяжкие сомнения. Рослые люди обычно не любят возбуждать любопытство и сочувствие окружающих. Рафф был высок, но не массивен, не грузен, а строен и гибок; у него были полные, чуть улыбающиеся губы и блестящие темно-синие глаза, а в черных как смоль волосах, приглядевшись повнимательнее, можно было заметить несколько седых нитей. Все это придавало ему сходство с матерью, Джулией Рафферти Блум, какой она была когда-то. Все. За исключением носа, в детстве мило вздернутого, а теперь слегка сплющенного у переносицы – след безобразной школьной драки, разыгравшейся много лет назад. А телосложение и характер – жизнерадостный и в то же время меланхолический – он унаследовал от отца, Морриса Блума.
Внутреннее напряжение все росло, – что ж, он сам виноват: решил, что в этот день ему непременно повезет (как решила бы, конечно, его мать), а теперь со страхом ожидает разочарования. И тут он вспомнил отца.
Да, его отец, Моррис Блум, был настоящим архитектором людских сердец. Вот бы достичь радостной умиротворенности Морриса! В чем была его сила? Неужели в Мясоторговой компании Блума в Сэгино, Мичиган? Такой благородный человек и такое неблагородное занятие!
А он, Рафф, так легко поддается панике, так часто преувеличивает препятствия, и опасности, и житейские неурядицы. Он искренне стремится узнать, испытать это все, но никак не может отделаться от сознания своей уязвимости. Неужели ему так и не удастся найти место в жизни?
А может, все дело в том, что он – полукровка?
Но разве ему было бы легче, родись он настоящим, стопроцентным ирландцем? Или стопроцентным евреем?
К чертям все это! Стопроцентно цельных и уверенных в себе людей не существует. Оглянись-ка вокруг, посмотри на любого архитектора, оканчивающего курс этим летом. Возьми хотя бы тех, кого ты хорошо знаешь: Эбби Остина и Винса Коула. Оба, как и
Уэйр-Холл стоял в стороне, футах в пятидесяти от тротуара. Рафф дошел до конца мощеной дорожки и очутился перед входом в здание. Тут он улыбнулся, как улыбался всякий раз, глядя на потемневшую деревянную табличку с надписью, в которую какой-то досужий шутник вставил лишнюю букву. Получилось – Уэйр-д-Холл, Замок Судьбы. Вполне точное определение, с которым согласится любой профессор, даже самый строгий. Уэйр-Холл возвышался перед Раффом, как грозная твердыня с башней в стиле Тюдоров, с зубчатыми стенами и мрачными готическими окнами, глубоко скрытыми в толстой, неприступной каменной кладке.
Несколько каменных ступеней, ведущих к дверям канцелярии декана архитектурного факультета Мэтью Пирса. Быть может, за этими дверями, в приемной, на заваленном бумагами столе секретарши приютилась телеграмма, адресованная ему. Или телеграмма кому-нибудь другому. Или вообще никаких телеграмм. Он отлично понимал, что премия может достаться любому талантливому парню из Гарварда или М. Т. И. – Массачусетского технологического института, – или Мичиганского университета в Энн Арбор. Впрочем, эта трепка нервов ненадолго: день-два – и все выяснится. А сейчас у него есть вполне веское, хотя и не совсем приятное основание для прихода сюда. Дело в том, что здесь было своего рода информационное бюро для студентов, ищущих работу.
Он вошел в приемную. В этой комнате с высоким потолком сидел за письменным столом его друг, друг всех студентов-архитекторов, Нэнси Бил. Мисс Нэнси Бил, которой следовало бы блистать в Балтиморе, а не сидеть тут добровольной нянькой сотни желторотых архитекторов.
– Нэнси! – Рафф медленно подошел к столу. – Моя работа кончилась сегодня утром. Может, вы случайно слышали... – Он умолк, как бы споткнувшись о безмятежное выражение ее лица. Итак, телеграммы нет, это ясно. Должно быть, он просто спятил.
Она повернулась на своем низком, вращающемся стуле, наклонилась над столом и черкнула что-то в блокноте.
– Неужели он выставил вас, этот ваш, как его?.. – Мягкий, чуть-чуть протяжный мерилендский акцент.
Рафф молча кивнул, и она сказала:
– Экое безобразие, Рафф, ну просто неслыханное безобразие!
Он задумчиво смотрел на разбросанные по столу бумаги, среди которых не было телеграммы. Черт бы их побрал, все эти весенние приметы, предчувствия и предзнаменования! Вслух же он сказал:
– Ну, все-таки у меня было три спокойных месяца.
Да, три месяца скромного благополучия за то, что он отдавал напрокат не мозги – какое там! – а всего только свой карандаш; сидел, вычерчивая дурацкие стандартные коттеджи с панорамными окнами для поселка под названием Садвилл, который он тут же перекрестил в Гадвилл.
Работая в течение этих трех месяцев внештатным чертежником, он зарабатывал достаточно, чтобы сводить концы с концами и, кроме того, оплачивать пребывание Джулии Рафферти Блум там, в Мичигане, в уродливом каркасном доме, который некогда служил резиденцией какому-то преуспевающему лесопромышленнику, а теперь, выкрашенный в белую и зеленую краски, стал гордо именоваться "Частной больницей и санаторием "Сосны"". Рафф поднял глаза на Нэнси и повторил: