Камни его родины
Шрифт:
– Я буду очень удивлен, если это не положит их на обе лопатки.
– Я тоже так думаю, – сказал Эбби, обращаясь к Винсу, который уже надевал серый шерстяной пиджак с чуть заметными полосками. – Это прямо замечательная мысль, Винс. – Он снова посмотрел на чертеж, отлично представляя себе здание: стеклянный занавес открывает глазу обычную картину банковских будней, а черные, сверкающие никелем сейфы сразу приковывают к себе внимание зрителей; кажется, стоит лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до них.
Эбби закурил сигарету. Да, эффект театральный,
– Кстати, об умении показать товар лицом, – заметил Винс, подтягивая узел строгого полосатого галстука. – Сегодня в три часа я должен встретиться в Хартфорде с Ральфом Гэвином. Вот человек, у которого можно поучиться, Эб! К пяти часам он так обработает этих парней из строительного комитета начальной школы, что они и слышать не захотят ни о ком, кроме «Гэвина и Мура».
Верн положил руку на плечо Винса.
– Вы не откажетесь позавтракать с нами, правда, Винсент? У нас в клубе обслуживают очень быстро. – Эбби показалось, что в жесте Верна была какая-то слишком уж смиренная признательность.
– Благодарю вас, сэр, – ответил Винс, вновь поглядев на часы. – Если только я поспею к поезду час двадцать.
Тоунтон-клуб объединял высшие слои интеллигенции и деловые круги города. Эбби не раз слыхал от дяди, что это учреждение поглощает слишком много денег и времени, так что посещать его следует лишь в тех случаях, когда нужно заполучить клиента. Поэтому приглашение Винса Коула на ленч явилось для Эбби лишним доказательством страстного желания дяди добиться заказа от Тринити-банка.
По правде говоря, Эбби тоже воспрянул духом. У него появилась надежда. Эффектное предложение Винса может оказаться решающим.
Эбби чувствовал, что он и сам благодарен Винсу гораздо больше, чем ему того хотелось.
Он повез дядю и Винса в Тоунтон-клуб и по пути чувствовал необыкновенный прилив оптимизма. Он даже позволил себе роскошь помечтать о том, как будет выглядеть строящееся здание, и мысленно полюбоваться табличкой: «„Остин и Остин", архитекторы».
Вероятно, Эбби с меньшим энтузиазмом отнесся бы к приему, который они с Ниной устроили в своем новом доме, если бы его не подбодрило благополучное решение вопроса о заказе Тринити-банка.
Это случилось позавчера: протокол одобрения и первый чек уже были подписаны. Целую неделю они с Верном пороли горячку, проводили в конторе дни и ночи, приготовили совершенно новый комплект чертежей и заказали в Нью-Йорке макет здания. В основу всей переработки проекта была положена идея Винса. Строительный комитет банка – небольшая группа прожженных дельцов – встретил новый вариант с полным удовлетворением.
В то утро Эбби впервые почувствовал, что он действительно архитектор. Но радость его не шла ни в какое сравнение
Худое, сразу помолодевшее лицо дяди горело от возбуждения, а голубые глаза так сверкали, что никто не заметил бы в этот момент окружающей их тонкой сетки морщин. И радость самого Эбби в значительный степени объяснялась удовольствием, которое он испытывал, глядя, как Верн следит за рабочим, который исправлял два чертежных стола с привинченными к ним лампами дневного света, как он своими руками окантовывает перспективный вид нового банка и вешает его на стену приемной. А перед завтраком Верн заглянул в кабинет Эбби, обнял племянника с необычной теплотой и сказал:
– Ах, Эбби, ты не понимаешь, что это значит для меня! Как будто я заново родился на свет!
Эбби улыбнулся смущенно и радостно.
– Еще бы, – сказал он.
Потом они пошли завтракать в Тоунтон-клуб и там задержались в баре, и Верн позволил себе выпить два бокала мартини и сказал, что им потребуются два чертежника для выполнения рабочих чертежей. И о секретарше тоже пора подумать: помимо обычной секретарской работы, ей придется печатать массу длинных и сложных спецификаций.
«Кто бы поверил, – размышлял Эбби, – что когда-то в платежной ведомости Вернона Остина, члена Американского института архитекторов, значилось сорок чертежников и три секретаря?»
Реакция Нины, когда Эбби позвонил ей и выложил новости, была прямо-таки трогательная.
– О, я сейчас же позвоню маме! – воскликнула Нина. Потом добавила: – Эб, не кажется ли тебе, что теперь можно подумать и о пристройке? У меня такое чувство вины перед мамой, что я даже не в силах радоваться нашей удаче...
Эбби, окрыленный новыми надеждами и уверенностью в своих силах, не забыл обещаний, данных ей ночью. Он ответил с истинной щедростью влюбленного:
– Хорошо, дорогая, обсудим практически, что тут можно сделать.
– Эбби, правда?.
– Да, конечно.
Вернувшись в контору, он написал о новостях отцу и матери и, конечно, послал письмо Раффу Блуму.
День близился к концу, но было еще светло. Даже теперь, наблюдая за ней издали, с другого конца переполненной гостями комнаты, глядя, как она ходит среди них с бокалом в руке, в сиреневом очень открытом платье, которое выгодно оттеняет ее красоту, Эбби чувствовал такое влечение к ней, что у него дрожали колени.
– На редкость удачный вечер, – сказал Верн, и Эбби понял, что дядя тоже не спускает глаз с Нины.
– Во всяком случае, многолюдный, – отозвался Эбби; желание его усилилось, когда он понял, что тоска, светившаяся в глазах Верна, смешана с завистью.
– Нина справляется прекрасно, – продолжал Верн. – По крайней мере с мужчинами.
– Добрая половина гостей мне вообще незнакома. – Эбби заметил, что Нина направляется к ним.
– Такие вот вечера – это важнейшая стадия творческого процесса, – изрек Верн с насмешливой серьезностью. – Чертежная доска – дело десятое. Вечера куда важнее.