Камни вместо сердец
Шрифт:
– Полегче, дурачок, – сказала она негромко и, улыбнувшись, погладила его по голове. – Полюбуйся на своего сына.
Джек подошел к ребенку. Мы с Гаем заглянули за плечо Джейн.
– Чудесный… чудесный малыш, – проговорил Барак, осторожно прикасаясь к крошечной ладошке новорожденного.
– Конечно, – согласился я, хотя, по правде говоря, все младенцы для меня были на одно лицо… такие крохотные старички. Впрочем, парень явно был здоров и вопил во всю глотку. Я заметил на его макушке клок светлых, как у Тамасин, волос.
Внезапно мой помощник повернулся к врачу, и на лице
– А он действительно здоров?
– Более здорового ребенка мне не приводилось видеть, – заверил его медик.
Барак снова посмотрел на своего сына и негромко проговорил:
– Подумать только, он может дожить до нового века. Только подумать… только подумать…
– Вот тебе твой Джон, – улыбнулась ему с постели супруга.
Задумавшись на мгновение, Джек посмотрел на меня и проговорил:
– Тамми, а что ты скажешь, если мы дадим ему другое им?
– Какое же? – удивилась молодая мать.
– Давай назовем его Джорджем, – попросил ее муж. – Как нашего первенца. Мне хотелось бы назвать его Джордж Ллевеллин Карсвелл. – Он снова посмотрел на меня и добавил: – В память наших друзей.
Эпилог
На кладбище задувал холодный ветер. Последние листья уже опали с веток, и порывы ветра кружили и гнали их мимо моих ног – листья пролетали с тихим шепотом. Поплотнее запахнув кафтан, я пошел к церкви. Зима пришла.
Остановившись возле могилы Джоан, я положил перед надгробным камнем последнюю розу из своего сада и постоял мгновение, стараясь понять, что сказала бы она об изменениях, происшедших летом в моем доме. Мне, как и прежде, приходилось обходиться без эконома. Я побеседовал с несколькими людьми, однако никто из них не обладал той чувствительностью, каковая, по моему мнению, была необходима для обращения с Джозефиной. Ей стало намного лучше, однако любая случайная ошибка, любое мелкое замечание повергали девушку в приступ неуклюжести. Время от времени, возвращаясь домой из Линкольнс-инн, я замечал ее в окне, со странным напряжением во взгляде рассматривавшей улицу. Понятно было, что она высматривает Колдайрона, однако что преобладало в ней – страх перед его возвращением или стремление к той защищенности, которую он создавал в ее жизни, – я сказать не мог.
Сам я вернулся к работе и был теперь рад повседневной рутине. Однако иногда, в моменты усталости, меня посещало это жуткое чувство, когда земля кренится и уходит из-под ног.
Затем я подошел к могиле моего друга Роджера. Осенние дожди оставили на мраморе надгробия темные потеки. Я подумал, что надо прислать одного из мальчишек оттереть пятна. Саймону скоро предстоит оставить мой дом, он уходит в ученики к торговцу тканями: я договорился об этом с олдерменом Карвером.
Я вспомнил про то, как после смерти Роджера хотел жениться на его вдове. За последние несколько месяцев от Дороти не было ни единой весточки. Как и от королевы, и от Уорнера. Впрочем, на это я и не рассчитывал.
Возле старой церкви была скамейка, и я сел, сбросив с нее листву. Разглядывая кладбищенскую ограду, я вспомнил июньский
Взгляд мой упал на кладбищенские ворота. На сей раз я пришел сюда не ради размышления, а на встречу, которую лучше было провести вне шумного Линкольнс-инн. Калитка, наконец, отворилась, и в ней появилась высокая и стройная фигура в плотном камзоле и черной шляпе. Эмма Кертис по-прежнему вела себя, как юноша, одевалась, как юноша, и выглядела, как юноша. Я пригласил ее сесть рядом со мной. Опустившись на скамейку, она немного помолчала, а потом повернулась и вопросительно посмотрела на меня. Ее покрытое рябинами лицо было бледным.
– Все сделано, – сообщил я ей.
– Какие-нибудь трудности возникали?
– Нет, все произошло по договоренности. Дирик подтвердил согласие Хоббея на продажу опеки. A Эдвард Приддис одобрил цену. Он стал хэмпширским феодарием после смерти своего отца, приключившейся в сентябре. Сэр Вильям Паулит вопросов задавать не стал. – Я неловко улыбнулся. – Теперь вы, а точнее, Хью Кертис, находитесь под моей опекой.
– Спасибо, – негромко поблагодарила меня девушка.
Эмма объявилась в моих палатах еще в августе. К счастью, я оказался на месте, ибо Скелли не пустил бы внутрь тощего и грязного мальчишку, спрашивавшего меня. Мисс Кертис рассказала, что не хотела обращаться ко мне за помощью, однако проведенный без приюта и без гроша за душой месяц и мелкие кражи на фермах подточили ее гордость. Я дал ей денег и нанял в городе комнату, где она могла прожить до официальной передачи опеки.
Я нерешительно продолжил:
– Хоббей также присутствовал, на случай необходимости. Хойлендское приорство было продано сэру Люку Корембеку.
Эмма посмотрела на меня:
– А как Дэвид?
– Начал понемногу ходить. Однако у него участились приступы падучей. Хоббей не выпускает его из вида, и мой друг-врач считает, что он слишком уж опекает сына. – Я посмотрел на собеседницу. – Стыд и чувство собственной вины мучают его.
– Мастер Хоббей всегда находил людей, которыми можно распоряжаться, – сказала Эмма, после чего умолкла, а потом вдруг, повинуясь внезапному порыву, произнесла: – А я и сама постоянно думаю о Дэвиде… О том, что натворила. Я бы все исправила, если бы это можно было сделать!
– Я это знаю.
– И я все вспоминаю этих солдат… мне снится, как они падают в воду, я слышу, как кричат попавшие в западню под абордажной сеткой.
– И я тоже.
Я так и не рассказал Эмме о том, что если бы не махинации Рича, на «Мэри-Роз» послали бы другую роту стрелков. Мне не хотелось перекладывать на нее долю своей бесконечной вины. Теперь я вспомнил о том, как ездил в Кент к родителям Ликона, чтобы сообщить им о смерти сына и предложить посильную денежную помощь. Старики были сокрушены горем.